Олег Шатков - Ни-чё себе!

Ромка уже давно люто ненавидит маску — там, на других картинках умирают и бедствуют наши воины и просто люди, исколотые и изрубленные теми, кто носил ее. Ни малейшего проблеска доброты, ума или хотя бы внимания нет на этом изображении — одна злоба и равнодушие. От этого становится жутко, так жутко, что выскочивший из-под шлема холодок пробегает по спине и так и остается под рубашкой.

Ромка давно уже чувствует несправедливость, когда рассматривает эту хорошую книжку. А то, что книжка хорошая, он знает точно. Ее читал папа, Ярошка читал, сам он не раз пояснения под картинками разбирал. И в такой хорошей книжке такая плохая картинка. Ее не должно быть здесь!

— Вот тебе! — с удовольствием ударяет он по странице и удивленно смотрит на свой кулак.

В кулаке зажата страшная картинка. «Что будет!» — доходит вдруг до него. Ромка переводит взгляд на маску, и ему кажется, что она злорадно ухмыляется.

— Ах, ты так! Вот тебе! Вот тебе! Вот!..

Он энергично мнет вырванный листок, скатывает его в тугой колобок. Затем подбрасывает, ударяет по нему мечом, промахивается, снова ударяет. Наконец наносит решающий удар и после этого засовывает смятую бумажку далеко на полку, за игрушки.

— Попробуй теперь! — грозит Ромка.

Энергичные движения разгоняют испуг, и он чувствует, что теперь самое время поужинать. Ромка уверенно направляется к двери, но тут же захлопывает ее. В коридоре подозрительно жужжит и недобро поблескивает стеклянным глазом электрический счетчик — его давний недруг. Даже когда все дома, Ромка, проходя мимо щитка со счетчиком, убыстряет шаг и отворачивает голову, стараясь не замечать стеклышко указателя. Ромка переминается около двери и убеждает себя:

— Ничего страшного. Это счетчик свет накручивает. Подумаешь! И вообще он — домашний прибор.

В голосе звучат явно мамины интонации. Мысли же Ромкины заняты другим. Пройти на кухню, минуя коридор, никак нельзя. И если бы один раз прошмыгнуть, а то надо возвращаться. А потом мало ли еще зачем идти придется. Горшок вон в туалете.

В конце концов снести жужжание Ромка еще может — можно уши заткнуть, но ходить туда-сюда под холодным «взглядом» домашнего прибора — это ему не по силам.

— А! И есть-то ни капельки не хочется, — бодренько говорит он, отходя от двери, но тут снова вспоминаются бифштексы, стреляющие капельками жира.

«Мама перед уходом сковородку полотенцем накрыла. Тепленькие еще, наверное», — тоскливо думает Ромке и решается.

Он отыскивает листок бумаги, кусочек пластилина. Прихватив стульчик, быстро выходит в коридор. Стараясь лишний раз не глядеть вверх, Ромка приставляет стульчик к стене. Тот опирается одной ножкой на папин ботинок. Но поправлять некогда — жужжание становится все более угрожающим. Ромка торопливо взбирается на неустойчивый стульчик, тянется бумажкой к счетчику, но в это время в кухне опять громко «хохочет» холодильник. Коленки ударяются друг о друга, опора куда-то исчезает, рука хватается за что-то резко щелкнувшее и… На пол Ромка рушится в темноте.

— Подумаешь, — забившись в угол своей кровати, мелко стучит он зубами. — Всего-навсего кнопку на пробке нажал. Вот сейчас немного посижу и включу.

В комнате уже почти темно. По потолку ползут багровые отблески. Все понятно — это проходят далеко на дороге автомобили. Но тени от фар похожи на те жуткие щупальца на потолке, которые появляются, если над папиным зеркалом расположить растопыренную ладошку и пошевелить пальцами.

Коридор заглядывает в комнату черным провалом. Холодильник «отхохотался», но счетчик, хоть и тише, по-прежнему уверенно и угрожающе выводит свое ж-ж-ж. Совсем как тот огромный и противный шмель, который летом гонял Ромку на Калдах вокруг столовой.

Шмель у столовой снова заставляет вспомнить о бифштексах. «Ну, хотя бы не котлету — огурчик бы. Мама купила для засолки целый бачок. Свеженькие». Ромка сглатывает слюну и тихонько скулит:

— И-и-и-и.

Папа с мамой и Ярошка еще не скоро придут, а придут — что скажут? Ярошка, конечно, тут же увидит бумажку.

— Ага, — засмеется он, — опять заклеивал.

И начнет глупости придумывать, вроде той тогда: кто залепляет пластилином, тот будет смелым командиром. Ромка передергивает плечами. Мама будет жалеть, обнимать, называть Романькой, чего доброго заплачет еще. Он громко всхлипывает. А папа, конечно, вздохнет, проведет ладонью по голове и скажет: