Нина Дашевская - Тимофей - блокнот. Ирка - скетчбук

Утром мы с ней говорим по телефону, голос весёлый. Операцию завтра сделают, несколько дней подождут и выпишут, наверное.

В школе я смотрю на Мишку, как он отвечает у доски. Смешно поправляет очки указательным пальцем. У любого другого этот жест был бы придурковатым; а у Миши естественный.

Откуда он всегда знает ответ? Строчит задачу, будто на самолёт опаздывает. Хоть бы задумался на секунду.

На перемене я смотрю в окно. Достала скетчбук, но рисовать нечего. Не школьный же двор; а своих мыслей нет.

– У тебя нормально всё? – спрашивает Миша.

Я даже вздрагиваю. Он спрашивает! Я думала, он вообще не знает, что я с ним в одном классе учусь!

…Рядом, оказалось, стоит Тоня. И она ему отвечает: нормально, да.

Он Тоню спросил, а не меня. Оказалось, у него глаз немного косит – а я решила, на меня смотрит.

Ещё и косой! Как вот он живёт, ужас!

…У Тоньки красные глаза. А ведь у неё тоже что-то случилось; а я не могу спросить, что! Ну, как так просто спросить?..

Вот – всем, может, хуже, чем мне. У меня мама в больнице, и с братом поссорилась. Кому расскажи – любой скажет: а, у меня так было.

А я семь лет училась с ними и думала, что у них всё в порядке.

После школы меня забирает папа, и мы едем к маме. В больнице странно. Тебе дают белый халат, и ты там ходишь, будто имеешь отношение к болезням. Но на самом деле ты так, наблюдатель. А тут вон кого-то на каталке повезли. Человек равнодушно смотрит в потолок, наверное, видит себя будто со стороны и думает: вот, меня везут на каталке. Дожили. Докатились.

Но это ещё ничего – следующий на каталке был без сознания. И у него рука болталась. И санитар поправил руку – как неживой предмет.

Я представила, как этого человека на улице нашли, такого беспомощного; и кто-то привёз сюда. И никто не знает, как его зовут, а близкие его ищут…

Но папа сказал – скорее всего, он после операции, под наркозом.

И тут мне вдоль позвоночника холодно стало: это вот так завтра повезут маму?.. Почему-то это показалось даже страшнее, чем сама операция.

Тётки в шаркающих шлёпанцах, все несчастные… Неужели и мама тут такая!

…Нет, не такая. Весёлая, обычная мама. Обрадовалась, что папа ей книжку принёс. И ещё говорит: «Голову бы помыть. Шампунь принесли?» Будто это самое главное. Нормальная мама. Только очень маленькая почему-то.

Папа сразу пошёл зачем-то искать врача дядю Сашу, а мы с мамой пока говорили. Я подумала: мы сто лет уже так не говорили, всё некогда.

– Расскажи! Что у тебя в школе?

– По геометрии четыре, – начала я.

– Да не про геометрию! Как там твои друзья? Я так поняла, с Полиной ты теперь не особенно дружишь?

С Полиной мы никогда и не дружили, просто ходили в музыкалку вместе.

– А с кем дружишь?

И я неожиданно начинаю врать про Тоню Свирепову. То есть не врать, а просто рассказывать – как она здорово рисует птиц. Я же не говорю «мы дружим с Тоней», значит, не вру.

А потом мама взяла папину книгу, и из неё выпала открытка. Я перевернула и сразу узнала художника: Тышлер. У него такие женщины с городами на голове.

– Тышлер?

– Да, я очень люблю, – ответила мама. – Хорошо, что он тут попался.

Я хотела выпросить открытку себе, но стало понятно: маме нужнее.

Вернулся папа. Как ему белый халат не идёт, просто ужас! Я видела его фотографии из армии – так же ему не шла военная форма. Видно было, что он совсем не солдат. И сейчас видно, насколько он не отсюда. Всё спрашивал, что принести, а мама всё отвечала про шампунь.

А потом вдруг говорит:

– Ирка! Вы когда с Пашей были маленькие, открыточки мне рисовали, помнишь? Рисунки дарили на день рожденья… Нарисуйте мне чего-нибудь, а?

Я пытаюсь рисовать прямо там, на коленке: чашку кофе и круассан, как мама любит. Но выходит не круассан, а бешеный огурец. Вот я безрукая!

Но мама всё равно просит оставить ей рисунок.

Папа умчался дальше работать, а я решила пойти домой пешком. От больницы недалеко до берега, правда, река потом кружит через весь город, выходит долгий путь; зато я не заблужусь. Пойду по реке.

Совсем неизвестные места, заросли какие-то. Потом промзона, бетонный забор. Не везде у реки есть набережная; но потом я выбираюсь всё же «на чистую воду» – просто узкий тротуар, мимо мчатся машины – не очень-то и приятно. Но я люблю реку, даже когда она подо льдом; и мне нравится, что кроме меня тут никто больше не ходит. Почти.

Я думаю о Тышлере. Надо же, я как будто раньше его не очень знала, а тут вспомнила. И поняла, что он мне очень нравится. Какой-то особенный у него мир.