Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

Вот однажды они разбаловались: Лобан соседа подушкой — цоп, а тот в ответ — шмяк! И вместо шаловливого смеха раздался тут на всю казарму крик и вопль. Прибежал дежурный, подхватились соседи, зажгли свет — сидит Лобан и сверкает хорошим такой синяком под глазом. Посмотрели в соседскую подушку, а в наволочке — изрядный кусок кирпича. Сосед божится-клянётся, что он туда его не клал, а пострадавший не верит. В казарме шум, только наш взвод «спит».

Тут кто-то предположил:

— Это, наверное, шкеты. Наш взвод сразу проснулся:

— Ага! Ты попробуй докажи!

Столпотворение стояло в казарме до полуночи, пока кто-то не крикнул.

— Атас! Дежурный по училищу!

Дежурный по училищу — офицер. Свет вмиг погас, и батарея притихла — спит. Утром комбату никто об этом, разумеется, не доложил, а на его вопрос, откуда у Лобана такой прекрасный фонарь, тот свалил всё на косяк двери, в который он будто ненароком врезался.

— А косяк цел? — ехидно спросил подполковник Асташевский, на чём и закончилось. Следствия не было. Но теперь дядьки смотрят на нас совсем косо.

И тут у нас произошла измена. Как раз наступила моя очередь рассчитываться за обиду с тем дылдой Лобаном. Ох, и хитрую же я придумал против него штуку. Три дня я подкарауливал момент, когда в казарме никого не будет, и подкараулил. Я разобрал Лобанову постель и поставил её на живую нить, чтобы тот, кто на неё ляжет, загремел в тартарары. И Лобан загремел. Правда, ничего с ним не случилось: не ударился, не набил шишки, а только немного испугался. И снова возник вопрос — кто? Вот тут меня и продал «придворный принц» — Стёпка Рубцов. В последнее время он стал большим приятелем с Лобаном, всё время возле дядек ошивается, преданно смотрит им в рот, а они за это похлопывают его по плечу. Видимо, купил их своими ростовскими байками.

Лобан расквитался со мной тремя «уксолями», погрозил во второй раз пять отвалить и сдуру признался, откуда ему известно о постели.

Весь наш взвод объявил Стёпке бойкот. Все поклялись не разговаривать с ним до могилы и не смотреть даже в его сторону. Такие бойкоты мы иной раз объявляем тем, кто перед нами провиниться, но всего на неделю-другую, а тут — до могилы. Измена товариществу — хуже ничего быть не может, это даже хуже кражи.

Стёпка почувствовал, что такое бойкот, сразу. С ним никто не разговаривает, никто не отвечает на его вопросы, все смотрят на него с брезгливостью. Он ходит между нами, словно побитая собака, пытается к тому-другому подлащиться, чуть не виляет хвостом. Вокруг немая стена. Пусть идёт к своим дядькам-покровителям и лижет им пятки. Мне иной раз даже жалко его, но выразить этого не могу: тогда я сам буду предателем.

В чём-чём, а в учёбе у нас большая строгость. Здесь не поленишься. Капитан Захаров с присущей ему щепетильностью проверяет классный журнал каждый день, и мало того что проверяет, он завёл себе тетрадь, куда записывает все наши отметки. Бывает, что и сам забудешь, по какому предмету у тебя тройка, а Педант тебе напомнит. А тут, братки, ставят тройки за то, за что в нашей сельской школе отвалили бы пятёрку.

Записывает капитан, кроме оценок, в свою тетрадь и ещё что-то интересное о нас. Нам думается, что эти записи не слишком лестные, и каждому хочется в них заглянуть. Но это никому ещё не удалось: «чёрную» тетрадь, как она у нас называется, хоть обложка на ней и зелёная, капитан не оставляет на столе ни на минуту, а носит её в полевой сумке.

Ну, с капитаном понятно: он наш командир, и не просто командир, а воспитатель. Ему нужно всё знать до мелочёвки. Но раз в неделю классные журналы всех взводов носят и подполковнику Асташевскому, который просматривает их в своём кабинете — канцелярии батареи. После просмотра того-сего в кабинет вызывают на «беседы», которые мы называем санобработкой. Только из бани человек может выйти таким красным. Нам, шкетам очень по душе, когда подполковник беседует с дядьками. У нас тогда во взводе праздник.

Между многих «гражданских» наук, которым нас учат, втиснулась и одна военная — стрелковая подготовка. Преподаёт её сам капитан Захаров, наш командир-воспитатель. Это лёгкий для нас с Санькой предмет. Кто из ребят в Подлюбичах не умеет разобрать и собрать карабин? И научил нас этому не школьный военрук с единственной своей учебной винтовкой, да и та с просверлённым стволом, чтобы не стреляла. Научила нас война. Многие наши сверстники даже разбирали снаряды и мины, а если что не разбиралось — в ход шли зубило и молоток. Многие разбирали, но не все разобрали: кто без рук остался и глаз, а кто и на кладбище лежит. Так что карабин для нас — не новость, не большое чудо.