Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

Но, к большому сожалению, учат нас не тому, на что мы с Санькой, поступая в училище, очень рассчитывали. А мы рассчитывали, что пусть и не с первого дня, но ведь хоть через месяц-другой нас начнут допускать и к пушкам, если здесь училище артиллерийское, а там, глядишь, хоть в конце учебного года начнем уже вести огонь. Если какие-то там девчата-зенитчицы стреляли в войну за нашими огородами по немецким самолетам, так кто же нас, думалось, будет мариновать? Нас научить легче: мы смелее девушек — раз и мужчины — два. Но к каким пушкам нас пока что только допустили, так это к тем, что стоят у парадного подъезда учебного корпуса на деревянных, окованных железом колёсах. Как нам сказал наш капитан Захаров, это пушки времён первой империалистической войны, так называемые трёхдюймовки. В свое время эта пушка славилась своей скорострельностью, за что её называли ещё «коса смерти». Сейчас две эти «косы» стоят у подъезда, и рядом с ними наши старшекурсники иной раз фотографируются «на память», принимая различные героические позы. Мы им завидуем, но нам не было ещё когда и дыхнуть, а главное — у нашей батареи нет и захудалого фотоаппарата. И очень жаль, ведь Лёва говорит, что он смог бы. А пока что мы можем только постоять возле пушки, потрогать её руками, а то и посидеть на металлической станине, окрашенной в зелёный цвет. Вот тебе и вся артиллерия. Так что огонь мы будем вести, видимо, не скоро.

И что же, думаете, мы учим? Физику, геометрию, тригонометрию, литературу и язык, историю и различную другую зоологию. Ну, математика нам нужна. Это, как говорится, хлеб артиллериста. А зачем нам старый Державин с его одами вместе? А зачем нам разные жуки, черви и даже млекопитающие хищники? Без них что — стрелять нельзя? А ещё в классе над доской портрет полководца Кутузова повесили. Смотрит на нас тот полководец со стены единственным своим глазом и, видимо, думает: Эх вы! Нашли чем заниматься.

А ещё транспарант повесили над подъездом, где стоят две трехдюймовки: «Артиллерия — бог войны». При такой науке рак на горе свистнет, пока станешь этим богом.

Нет, а кто нас учит! Мы думали, что будут одни майоры и полковники, а на первый же урок по математике пришла та самая змея, что принимала вступительные экзамены, чёрная, в очках. Теперь она назвалась — Фаина Марковна. Да и кроме неё хватает гражданских преподавателей. Всё это учителя из городских школ. Правда, говорят, что генерал выбрал самых лучших, но всё равно — без погон. Из преподавателей было всего четверо военнослужащих, и среди них, на удивление, — преподаватель русской литературы и языка. Вот уж что преподавать гражданскому человеку сам бог велел. Так нет, поручили майору, а математику, видите ли, Фаине Марковне.

Оно пусть бы было и так, но ведь перед началом каждого урока, мы, люди в погонах, да и не в абы каких, должны при появлении в классе какой-то там, скажем, Анны Степановны, подавать команду «встать, смирно!», а потом ещё и рапортовать, что наш взвод к занятиям готов, будто перед нами сам комбат. А никто ведь не подумал, как это унижает нашу честь, даже сам генерал. Конечно, многие из учителей сами это понимают и не ждут рапорта, а сразу машут рукой, мол, садитесь. Но ведь не такие, как Фаина Марковна. Эта любит рапорты, слушает их от начала и до конца, стоя и сама навытяжку. Говорят, что кроме денег гражданскому учителю дают у нас ещё и сухой паёк: разные продукты, что по нынешнему голодному времени дороже денег. Вот она и старается, снимает с нас кожу. Мы её боимся не меньше комбата.

С началом учёбы наша жизнь пошла по строгому порядку. Нет уже той суеты, которая была в первые дни моей военной жизни: закончились санитарные обработки и медицинские осмотры, очереди под дверью каптёрки и лихорадка перед строевым смотром. Теперь мы наперёд знаем, как пройдёт день: подъём, физзарядка, умывание, чистка пуговиц, пришивание свежих подворотничков и утренний осмотр. Проверят наши младшие командиры — как мы причепурились, — и с песней на завтрак. Затем с песней на занятия, с занятий — с песней на обед. Весело живём.

После обеда отдых — «мёртвый» час. Хочешь спи, хочешь нет, а в постель ложись и не шевелись, другим сон не тревожь. Не отсохла у того голова, кто этот «мёртвый» час выдумал. Одна морока с ним: то раздевайся, то одевайся, то разбирай постель, то опять застилай, а спать и некогда. Если бы они омертвили часа два-три, то можно было бы и послушать, как шепчутся перья в подушке. А так не стоит и засыпать. Я обычно думаю о своей деревне, о родне, о Кате. Интересно, поступили они с Сонькой в техникум или нет? Что-то нет на моё послание ни письма, ни приветствия. Хочется заговорить об этом с Санькой, кровать его рядом с моей через проход, но тот, видимо, по ефрейторскому долгу притворяется, что спит. Как та лиса, спит и кур видит.