Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

Саньке хорошо — он поэт, сидит себе, на потолок глаза задрав, и что-то шепчет, будто молится. Это он на потолке рифмы выискивает, а потом уже их записывает. Конечно же, не матери сочиняет стихотворение, а своей Кучерявке. Что у него там выходит, не подсмотришь — ладонью закрывает.

Но и я выход хороший нашёл, написал — будь здоров! Служба, мол, у нас суровая. Не сегодня — завтра начнутся артиллерийские стрельбы. Некоторые, правда, их боятся, а мне — наплевать. Но и при такой службе я вспоминаю своё село и «наши с тобой встречи». Про «встречи» я, разумеется, подпустил для лирики, чтобы не отдавало одной службой и солдатчиной, а какие это были «встречи» — там и нечего вспоминать. Другие хлопцы, говорят, что обнимались, а то и до поцелуев доходило. Только попалась им не Катя. Эта же — как дикая коза. Чуть что не по ней — и дай бог ноги. Так что сама виновата, что были у нас с ней такие «встречи». И закончил я свое любовное послание хорошо, тоже стихами, как и Санька, а может, ещё и лучше, чем у него. Я запомнил, как старшекурсники пели в строю:

Так я всё и написал. Только сомневаюсь, чтобы она лила по мне горькие слёзы.

Конверты каптенармус нам дал фабричные, только без марок. Вместо марок на них синие треугольные штемпели со словом «армейское». Для нас это ещё лучше марки — сразу видно, что письмо писал не абы кто. Штемпеля мне показалось мало, поэтому в уголке конверта я вывел печатными буквами слово «армейское» да ещё и подчеркнул жирной линией. Я помню, как люди волновались в войну, когда получали такие конверты. Пусть и у Кати забьётся сердце.

Завтра первый день учебы, завтра торжественный развод на занятия. Начальник училища генерал-майор Степанов по этому поводу будет проводить строевой смотр, а затем принимать парад. Это, пожалуй, что-то уж такое необычное, что и свет не видел. Наше батарейное командование во главе с подполковником Асташевским в такой же панике, в которой была и моя бабушка, когда услышала, что меня вызывает сам генерал. Так она же беспокоилась, что меня не во что одеть, чтобы отправить в люди. А тут мы одеты с иголочки, но начальству кажется, что мы не умеем носить свои обновы — нет выправки. Гимнастёрка морщится на животе, а нужно, чтобы морщины были за спиной, а живот — гладкий, словно барабан. Белые подворотнички пришиты у кого как: то торчит на целый палец, то их совсем не видно, то гармошкой, то сикось-накось. Юрка построит батарею, проверит и поотрывает через двух третьему. Я пришил ничего себе, а Юрка отпорол — белая нить ему не понравилась, она насквозь прошла пунктиром вокруг воротника. Думал, что пойдёт и так — не пошло.

А с пуговицами сколько мороки? Век я их носил до сих пор и никогда не чистил. Мне и в голову такое не могло тюкнуть. А тут выдумали, чтобы медь золотом блестела. Да и напришивали же их уйму. Дали нам дощечки со щелями, куда пуговицы надо запихивать, и мы шуруем щётками и поплевываем на свои шуровки, пока они не позолотятся.

У старшины — каптенармуса Хомутова с нами забот полный рот. В коридоре возле электророзеток поставили два стола, он вынес из каптёрки два электроутюга, а теперь дрожит, чтобы мы не пожгли свои штаны, потому что нет-нет да и запахнет горелым. Кто совсем не умеет, тому он сам помогает утюжить, а тем временем и учит.

Совсем не умею и я. Где я мог такому научиться? Я утюг видел только у одной нашей учительницы, так в него жар из печи насыпали. А в нашем доме для глажки рубчатая качалка есть. Вот если бы мне её дали, то не хуже бабушки смог бы. А то застилай штаны сначала какой-то марлей, фыркай на марлю водой и только потом уже езди по столу утюгом. А что там, под марлей со штанами делается, то ни черта не увидишь.

Старшина Хомутов смотрел, смотрел на мои издевательства над штанами и плюнул — взялся учить. Долго учил и как штанины складывать, чтобы «стрелка» была аккурат посередине, и как пальцем пробовать горячий утюг, и как брызгать водой, чтобы она моросила, а не била изо рта струёй, словно из крана. Когда наука закончилась, мне, уже обученному, и делать было нечего — штаны отутюжили всем на зависть. «Стрелки» острые, словно лезвие.

Перед генералом, свой смотр нам сделал командир батареи. Он и командиры взводов пересчитали на нас все пуговицы и крючки, безжалостно искоренили до единой морщины на животах, проверили, будто хорошие хозяева упряжь на лошадях перед дальней дорогой, как подтянуты пояса, поинтересовались, начищены ли даже задники ботинок, зная наш общий грех чистить обувь только спереди, как говорится, для старшины, и мало того — скомандовали показать руки, будто боялись, что у нас не все пальцы на месте. Нет, пальцы оказались на месте, но у многих были ногти с траурной полоской. Пришлось кое-кому идти укорачивать ноготки.