Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

Не будет хорошего строя, если ты забудешь и о равнении. Тут уж как хочешь, а смотри на грудь четвёртого от тебя человека, сам не выпираясь вперёд. А мне попался четвёртый человек с такой грудью, будто у воробья колено. Чтобы её увидеть из-за третьего крутогрудого парня, приходится всё же выпирать или так выворачивать шею, будто подглядываешь из-за угла. Хоть ты выйди из строя, посмотри на ту грудь, когда уж это обязательно нужно, а потом снова становись в строй. А начальство из-за этого думает, что я сутулый, и постоянно кричит, чтобы не горбился.

А нашему капитану Захарову ещё не нравится и то, что мы при ходьбе подпрыгиваем всем туловищем, будто верхом на лошади. По его мнению, надо ходить так, чтобы ноги отбивали шаг, а на голове стоял стакан с водой и ни капли из него не разлилось. Вот тогда мы можем считать себя настоящими строевиками. Ходи и думай, что ты несёшь на голове воду. Но чтобы кто-то из нас смог так ходить даже через пять лет, он не надеется и не рассчитывает на это. Здесь нужно иметь талант, это — уже искусство, экстра-класс. Такие строевики встречаются редко. Вот он, будучи молодым лейтенантом, так мог. Да и сейчас ещё, хоть и был ранен в ногу, может нам дать несколько очков вперёд.

Конечно, капитан прошёл перед взводом красиво, но чтобы на его голове устояла какая-нибудь посудина с водой, я сомневаюсь. Хоть капитанская голова и не так тряслась, как трясутся наши, когда мы топаем подошвами по земле, но всё-таки заметно было, что и она не плывёт по воздуху отдельно от туловища.

Не знаю, как кого, а меня похвальба взводного командира тронула за живое. Подумаешь, фокусник. Не один он такой. Мне тоже захотелось научиться носить на голове стакан с водой, чтобы всем утереть нос с этой строевой подготовкой. А тут и удобный случай случился попрактиковаться. Наряд на кухню Юрка заменил мне нарядом по казарме — дневальным. Попал на то дневальство и Лёва из Могилёва, только я, как вы помните, — без очереди, — а он — по очереди. За «кочан» мы с ним в тот же вечер помирились, когда меня наказали, так что были мы с ним заодно — моя затея насчёт стакана с водой ему тоже понравилась.

И вот когда батарею повели на плац и в казарме не осталось ни души, мы подмели пол, вытерли пыль, где нам было приказано, и, подкараулив момент, когда дежурный с третьим дневальным пошёл в столовую накрывать для обеда столы, взялись за тренировку в комнате для умывания. Стакана у нас не было, а был алюминиевый ковш. Нечего и думать, чтобы он, наполненный водой, хотел стоять на макушке. Лёва был на «шухере», а я долго и старательно мостил эту проклятую посудину себе на пилотку и, кажется таки, примостил. Вроде всё и хорошо. Но стоило мне не то чтобы сделать шаг, а чуть шелохнуться, как ковшик опрокинулся мне на спину и загромыхал по цементному полу. За воротник налилось воды. Лёва весело хохотнул и, кивнув мне, чтобы я занял его пост, самоуверенно сказал:

— Учись, пока я жив.

С Лёвиной макушки ковшик упал не на спину, а на погон и облил рукав. Оказывается, не так это и просто стать таким строевиком, как хочется капитану. Носить на голове посуду с водой ещё сложнее, чем ходить, не сгибая ноги.

Но упрямство берёт своё. После пятого или шестого упражнения, когда нас с Лёвой можно было уже выжимать, мне всё же удалось, не дыша, сделать пару шагов, пока ковшик не наделал грохота. Лёва сделал три.

И здесь мы потеряли бдительность. Когда на пороге умывальни появился капитан Захаров, я как раз решился отправиться в новую дорогу с ковшом на голове, а Лёва, затаив дыхание, ждал, что из этого будет, и не успел крикнуть «атас». Я так и застыл по стойке «смирно», а проклятый ковшик на этот раз, вместо того чтобы исчезнуть из капитанских глаз, стоит, словно гвоздём к макушке прибитый.

Что подумал капитан, глядя на эту картину, сказать трудно, может, ему показалось, что я с ума сошёл или переучился уже за три дня, но он тоже какой-то момент слова сказать не мог — остолбенел с недонесённой до губ папиросой в руке. Ну, теперь мне будет так будет на орехи. Капитан — это не старшина Юрка и не ефрейтор Санька. Этот уж отвалит на полную катушку, тут уж, пожалуй, не одним и не двумя нарядами пахнет. Не миновать мне гауптвахты, или, по-нашему, «губы». И буду я, орёл молодой, сидеть в темнице сырой как миленький.

К капитану, наконец, вернулась способность разговаривать, и он спросил:

— Что это за водные процедуры?

Молчок.

— Строевая? — наконец догадался он и сам без нашего с Лёвой ответа. Тут он весело расхохотался и так захлебнулся папиросным дымом, что я думал, не откашляется, придётся между лопаток кулаком бить. Нет — откашлялся, только слёзы выступили.