Колетт Вивье - Дом на улице Четырех Ветров

— Сбежали! — воскликнула консьержка. — А поглядите-ка на этот окорок! Неплохо кормились изменники!.. Но как же им удалось сбежать? Я ведь ни на минуту не выходила из моей дежурки… Хотя… погодите… Сегодня ночью кто-то просил меня открыть дверь! Я думала, это Жан!

— Жан был на баррикаде, — сказала мадемуазель Алиса, — он вернулся только под утро… Да вы сами это отлично знаете!

— Какого дурака я сваляла! — простонала консерьежка. — Впрочем, это ваша вина, мадам Селье: если бы вы не советовали мне подождать до утра, я бы еще вчера вечером побывала у них… Подумать только, мы дали им удрать, не высказав всей правды в лицо! Нет, я просто сама себя высечь готова!

Консьержка побагровела от ярости. Чтобы ее успокоить, Эвелина заговорила с ней о сыне.

— Уж верно, он и впрямь был великолепен, ваш сынок! — сказала она ласковым голосом. — Представляете, как он стоял во весь рост на бронетранспортере и весь Париж ему рукоплескал! И скоро он приедет вас навестить… Вы лучше думайте о нем, мадам Кэлин, а насчет Гурров я вам скажу: где бы они ни спрятались, они еще долго будут дрожать от страха. Мы, наверно, никогда больше с ними не увидимся, и, правда, так даже лучше… Но вы, кажется, хотели показать нам карточки сына?

Все спустились вниз, в комнату консьержки, и пока сестры Минэ восторгались фотографией толстого бутуза, гордо восседающего на подушке, Мишель нащупал в кармане кусочек шоколада, который он приберег для Фанфана. Он бегом поднялся по лестнице и бросился к братишке.

— На, Фанфан, держи! — крикнул он. — Это шоколад, настоящий шоколад, тот самый, о котором я тебе рассказывал!

— А в нем нет крема! — заныл Фанфан, недоверчиво глядя на остаток плитки.

— С кремом будет после! — крикнул Мишель. — Ешь, Фанфан, ешь: шоколад отличный! Теперь, понимаешь, все будет по-другому: я свободен, ты свободен, Жорж свободен, все мы теперь свободны!

Он задумчиво посмотрел в сторону окна, где развевался на солнце огромный флаг.

Скоро войска союзников освободили лагерь, где был заключен отец Мишеля. Он вылетел во Францию самолетом, и Эвелина вместе с детьми пришла встречать мужа на аэродром Бурже. Увидев в толпе его осунувшееся лицо, она словно застыла на месте: у нее не было сил броситься ему навстречу. Мишель и Норетта кинулись обнимать отца, то смеясь, то плача, но Фанфан надулся и, прижавшись к матери, закричал:

— Не хочу целовать дядю, не буду!

Но так или иначе, это было счастье. Ложась спать, Эвелина в первый раз за многие годы вздохнула свободно — тяжесть, которая камнем лежала на ее сердце четыре долгих года, словно рукой сняло. Теперь, что бы ни случилось, они с мужем вместе…

Супруги Моско не вернулись домой из концлагеря. И никто так и не знает, что с ними случилось, хотя отец Мишеля долго и упорно разыскивал их через Красный Крест. Жорж остался сиротой. У мальчика не было никакой родни — его единственный дядя Эжен погиб в концентрационном лагере. И родители Мишеля решили оставить Жоржа у себя и воспитывать, как родного сына. Соланж покинула семью Селье. После выздоровления брата она снова поселилась с ним в соседней квартире. Но она настолько привязалась к Норетте, что забегала к подруге по нескольку раз в день, и, если Эвелина забывала ее поцеловать, нежное личико девочки омрачалось, словно в былые страшные дни.

Не вернулся и Даниель. Его могилу нашли в каменоломне в окрестностях Амьена, где его расстреляли немцы. Даниель был преподавателем университета, и следующей весной в Сорбонне состоялся вечер, посвященный его памяти. Все жильцы дома № 24 по улице Четырех Ветров захотели на нем присутствовать — от Фанфана до папаши Лампьона, который по этому случаю надел свой парадный черный костюм. Мишель, сидя рядом с матерью, слушал все речи, не пропуская ни одного слова. Ораторы говорили о Даниеле — наставнике молодежи, о Даниеле — ученом, о Даниеле — герое Сопротивления, но за всем этим Мишелю виделся человек с твердым и ясным взглядом, тот, кто в бильярдной кафе «Добрая встреча» однажды сказал ему: «Молодчина!» И Мишель поклялся в душе, что всю жизнь будет верен этому человеку.

Спустя несколько дней Мишель зашел в мастерскую к Планке. Как и в былые времена, отец обстругивал доску, вооруженный огромным рубанком; как и прежде, от него во все стороны разлетались стружки. Схватив несколько щепок, Мишель побежал к водосточной канаве — пускать кораблики. Первый кораблик сразу же потонул, второй застрял в водостоке, а третий куда-то отнесло, и, внезапно потеряв к нему всякий интерес, Мишель оставил его на произвол судьбы. «Чудно, — подумал он, — меня это больше не забавляет… Может, потому, что я уже большой?..»