Мишель Кастильо - Танги

Вечерняя поверка была короче, чем всегда, и комендант пожелал заключенным «счастливого рождества». Затем громкоговорители стали передавать рождественские гимны. В супе плавала картофельная шелуха, и он был не такой красный, как обычно; всем показалось, что на этот раз порции хлеба были больше.

Атмосфера в лагере совершенно переменилась. Даже те, что постоянно ругались и дрались, в этот вечер мирно разговаривали между собой. Они угощали друг друга окурками, купленными в отхожем месте; спрашивали, как самочувствие. Они были доброжелательны даже к Гюнтеру, и один из тех, кто постоянно преследовал его, неожиданно пожал ему руку.

Словно островок мира расцвел посреди океана ненависти. Лежа на тюфяках, заключенные мечтали о родине, о доме, о сочельниках в мирные дни. В этот вечер они снова почувствовали себя тесно связанными с остальным миром и смутно сознавали, что этой связью им служит надежда. Надежда на лучшую, более справедливую жизнь, надежда на мир, дарованный наконец всем людям доброй воли, и прежде всего надежда встретить другие сочельники, у себя дома, и снова стать людьми.

Слушая эту песню, они знали, что она звучит на сотне языков и что ее слушают по всей земле; везде люди мечтают о всеобщем мире, обещанном людям доброй воли…

Вытянувшись на тюфяке, Танги тоже мечтал. В нем поднималась безмерная тоска по сочельникам, которых ему не довелось пережить, сочельникам возле мирного очага, с красивой елкой, блистающей украшениями и огнями. Он испытывал горькую тоску детей, выросших без родителей, без любви и мечтающих о счастливом рождестве. В нем таинственно пробуждались чувства всех одиноких детей: тех, о которых рассказал в своих повестях Диккенс; тех, кто жил в сиротских приютах; тех, о ком никто никогда не заботился. Всем существом чувствовал он то, что испытывают обездоленные дети: отсутствие всего, оставляющего в душе отрадные воспоминания.

Гюнтер подошел к Танги. Его лицо в неясном вечернем свете показалось Танги еще красивее, чем всегда. Молодой человек улыбнулся.

— Счастливого рождества, Танги, — сказал он.

— Счастливого рождества, Гюнтер…

— Возьми — вот все, что мне удалось для тебя достать. Пусть это будет символом моей любви к тебе.

У Танги выступили слезы на глазах. Он попытался улыбнуться, но вместо этого кровь прилила к его щекам. Неловким движением развернул он пакет. В нем была книга: «Воскресение» Толстого.

— Спасибо! — пробормотал он.

Гюнтер стоял перед ним. При слабом мерцании луны Танги вглядывался в его профиль. Мальчика душило волнение, и он не находил слов, а между тем ему хотелось так много высказать Гюнтеру! Он сидел в нерешительности на своем тюфяке, держа в руках полученный подарок. Он страдал от радости.

— Танги… Я хотел тебе сказать…

Гюнтер, казалось, колебался. Затем продолжал дрогнувшим голосом:

— Если что-нибудь случится со мной, влезь на мои нары и приподними переднюю доску. Ты найдешь под ней маленький золотой медальон. Он был на мне в день ареста; его подарила мне мать. Возьми его себе…

— Но что же может с тобой случиться?

— Как знать! Мало ли что… Ну, счастливого рождества!

— Счастливого рождества, Гюнтер!.. Знаешь…

— Знаю… А теперь я пойду и дам им рождественский концерт. Ты можешь меня послушать. Комендант решил, что в этот вечер заключенные имеют право слушать музыку. Отбой дадут на два часа позже… Я сыграю эсэсовцам сонату Моцарта, и ее будут передавать громкоговорители. Я рад, что ты будешь слушать меня.

— Да, Гюнтер!.. Знаешь, у нас и вправду рождество!

— Быть может, у нас здесь самое подлинное рождество на свете. Именно здесь рождение надежды и любви — что и означает рождество — имеет самый глубокий смысл.

Танги помолчал. Он с волнением смотрел на полученную книгу. Он мучительно подыскивал слова, но они ускользали от него или вдруг теряли всякий смысл. Он начал:

— Гюнтер…

— Да?

— Это первое рождество в моей жизни, когда я вижу гирлянды из веток, бумажные цветы, когда я получил подарок… Ты понимаешь?

— Понимаю.

— Несмотря ни на что, я рад, что встретил его с тобой. Я… я никогда не забуду этот вечер…

Танги слушал, как Гюнтер играет на рояле. Свернувшись на тюфяке, он казался себе таким крошечным, как в те дни в Испании, когда слушал по радио свою мать. Ему представлялось, что эта музыка звучит из иного мира, но он знал, что она оживает под руками Гюнтера. Танги словно видел, как длинные пальцы его друга летают по клавишам, а неподвижный взгляд устремлен куда-то вдаль. Мальчику чудилось, что сквозь печальную ясность этой музыки Гюнтер хочет открыть ему, хотя он еще только ребенок, сокровенную глубину и такую красоту, какую нельзя передать словами: это под силу только музыке. Он слушал, и музыка лилась ему в душу. Он позабыл голод, страх перед грядущими днями, свои раны, холод, все муки ребенка, не знающего детства.