Элинор Портер - Поллианна вырастает

Миссис Кэрью содрогнулась и чуть слышно застонала:

— Но мне нужен мой Джейми.

Поллианна понимающе кивнула:

— Я знаю… «присутствие ребенка». Мистер Пендлетон говорил мне об этом… Только у вас уже есть «женская рука».

— Женская рука?

— Да, чтобы создать дом. Он сказал, что для этого нужна женская рука или присутствие ребенка. Это было, когда он захотел, чтобы я жила у него, а я нашла ему Джимми, и он взял его вместо меня.

— Джимми? — Миссис Кэрью взглянула на нее с каким-то испугом, который всегда появлялся в ее глазах при упоминании любой формы этого имени.

— Да. Джимми Бин.

— А… Бин, — пробормотала миссис Кэрью с облегчением.

— Да. Он был в сиротском приюте и убежал оттуда, а я его нашла. Он сказал, что хочет иметь настоящий дом с матерью вместо директрисы. Насчет матери у меня ничего не вышло, но зато я нашла ему мистера Пендлетона, и мистер Пендлетон его усыновил. Теперь его зовут Джимми Пендлетон.

— Но раньше он был… Бин?

— Да, он был Джимми Бин.

— А! — сказала миссис Кэрью, на этот раз с долгим вздохом.

После той новогодней вечеринки миссис Кэрью часто видела Сейди Дин. Так же часто видела она и Джейми. Тем или иным способом Поллианна ухитрялась обеспечить им приглашение в дом, чему миссис Кэрью, к ее большому удивлению и досаде, не могла, похоже, воспрепятствовать. Ее согласие и даже радость принимались Поллианной как нечто само собой разумеющееся, так что миссис Кэрью оказалась не в силах убедить девочку в том, что не может быть и речи ни об одобрении, ни об удовольствии, насколько это касается ее, хозяйки дома. Но в эти дни миссис Кэрью, отдавала она себе в том отчет или нет, узнавала многое — то, о чем она никогда не имела возможности узнать прежде, когда сидела, закрывшись в своих комнатах и отдав распоряжение Мэри никого не впускать. Она узнавала кое-что о том, что значит быть одинокой молодой девушкой в большом городе, если приходится самой зарабатывать на жизнь и никто тобой не интересуется… кроме тех, что интересуются слишком много и в то же время слишком мало.

— Но что вы имели в виду тогда? — робко спросила она как-то раз вечером Сейди. — Что вы имели в виду в тот раз в универмаге… когда говорили о помощи девушкам?

Сейди густо покраснела.

— Боюсь, я была груба, — извиняющимся тоном сказал она.

— Это не имеет значения. Скажите мне, что вы тогда имели в виду. Я столько раз думала об этом с тех пор.

Девушка помолчала, затем не без горечи заговорила:

— Просто я знала одну девушку и вспомнила тогда о ней. Мы с ней были из одного городка, и она была и красивой, и добродетельной, но не слишком сильной. Год мы дружно жили с ней в одной комнатке, варили яйца на одной газовой горелке и ели рыбные тефтельки на ужин в одном дешевом ресторанчике. По вечерам делать было нечего, разве только пройтись по Коммонуэлс-авеню или сходить в кино, если найдется лишний десятицентовик, или просто сидеть в нашей комнате. Ну, а наша комната была не слишком приятной. Летом в ней было жарко, зимой холодно, а газовый рожок горел так слабо и неровно, что мы не могли ни шить, ни читать при его свете, даже если не были слишком усталыми, чтобы заняться чем-нибудь… но чаще мы были слишком усталыми. Кроме того, над головой у нас была скрипучая половица, на которой кто-то всегда качался, а под нами жил парень, который учился играть на корнете. Вы когда-нибудь слышали, как кто-нибудь учится играть на корнете?

— Кажется, нет, — пробормотала миссис Кэрью.

— Ну, вы много потеряли, — сухо заметила девушка. Помолчав, она продолжила рассказ. — Иногда, особенно на Рождество и в праздники, мы ходили гулять сюда, на авеню и другие большие улицы, искали окна, в которых были подняты шторы, и заглядывали туда. Понимаете, нам было очень одиноко, а в такие дни особенно, и мы говорили себе, что нам будет легче, если мы посмотрим на какой-нибудь дом, где живет семья и горит лампа на столе в центре комнаты, и играют дети. Но мы обе знали, что на самом деле нам становилось еще хуже, потому что мы были так безнадежно оторваны от всего этого. И было даже еще тяжелее видеть автомобили и сидящих в них веселых молодых людей и девушек, смеющихся и болтающих. Понимаете, мы были молоды, и я полагаю, что нам тоже хотелось посмеяться и поболтать. Нам хотелось развлечений, и постепенно у моей подружки они появились… эти развлечения… Ну, короче говоря, в один прекрасный день мы порвали друг с другом, и она пошла своим путем, а я своим. Мне не нравились те, с кем она водила знакомство, и я сказала ей об этом. Она не захотела с ними расстаться, и наша дружба кончилась. Я не видела ее около двух лет, а потом получила от нее записку и пришла повидать ее. Это было как раз в прошлом месяце. Она жила в одном из этих «домов спасения». Это было чудесное место: мягкие ковры, прекрасные картины, комнатные растения, цветы и книги, фортепьяно, — все, что только можно, было сделано там для нее. Богатые женщины приезжали в своих автомобилях и экипажах, чтобы взять ее прокатиться, водили на концерты и спектакли. Она училась стенографии, ей собирались помочь найти место, как только она будет готова начать работать. Она сказала, что все удивительно добры к ней я дают понять, что готовы всячески ей помочь. Но она сказала и еще кое-что: «Сейди, если бы тогда, когда я была честной, уважающей себя, трудолюбивой, тоскующей по дому девушкой, они приложили хотя бы половину их теперешних усилий, чтобы показать мне, что беспокоятся и хотят помочь, я не была бы здесь теперь и им не надо было бы помогать мне…» И… я не могла забыть это. Вот и все. Не то чтобы я была против этих «домов спасения»; это все прекрасно, и это нужно делать. Вот только я думаю, что работы по спасению было бы не так много, если бы только эти люди проявили чуть больше интереса к таким девушкам немного пораньше.