Лидия Чарская - Джаваховское гнездо

— Лучше приведи Даню в чувство. Она может умереть.

Он прав. Леила-Фатьма в своем гневе забыла о главном.

Обморок слишком длителен для такой хрупкой натуры, как Даня. Надо во что бы то ни стало его пресечь.

Леила-Фатьма быстро сползает с ларя, на котором сидела, обхватив руками колени, пробирается к небольшому кувшину, стоящему в углу кладовой, и зачерпывает из него маленькой глиняной кружкой. Затем, подойдя к бесчувственной Дане, силой разжимает ей зубы, вливает содержимое кружки ей в рот и, помочив край кисейного покрывала, обтирает им щеки девочки, ее лоб и виски. Сандро видит, как трепетно вздрагивают ресницы Дани, как шевелятся губы ее. Сейчас она придет в себя. Сейчас она увидит его, узнает. Он даст ей понять, что надежда на спасение близка, рядом.

Он делает усилие разорвать стягивающие его веревки, но — увы! — они слишком крепки. Постарался для госпожи своей верный Гассан!

Легкий вздох вырывается из груди Дани. Раскрывается побелевший ротик, силясь произнести чуть слышные слова.

— Я здесь, Даня. Ничего не бойся. Я с тобою, — кричит ей Сандро.

Зловещий хохот Фатьмы покрывает его слова. Снова душистая тряпка, вмиг выхваченная старухой из кармана, падает на лицо Дани, прежде нежели девочка может окончательно прийти в себя. А черные глаза Леилы как бы пронизывают ее насквозь.

— Спи, моя роза, спи! Проснешься на пути в Кабарду завтра.

И ослабевшая девочка погружается в свое обычное сонное забытье.

Как длится эта ночь! Леила-Фатьма сидит по-прежнему на своем ларе, обхватив колени, раскачиваясь из стороны в сторону, и мурлычет песню. Ее горящий взор неотступно прикован к Сандро.

Этот взор, это монотонное мурлыканье и раскачивание, подобно маятнику, человеческой фигуры — все это невольно нагоняет сон. В голове Сандро носятся, борясь с искусственно навеваемой чужой волей дремотой, смутные обрывки мыслей.

Ночь идет. До рассвета уже недалеко. Или не услышаны его выстрелы в Бестуди? Медлят «друг» Нина и Ага-Керим! Или участь Дани решена?

Чутко прислушивается к тишине внимательное ухо, за стенами сакли притаилась дагестанская ночь. Фея тишины и мира обвеяла ее своей ласкою.

Т-с-с… Что это, однако?

Топот коней, лязг подков о камень, смутный глухой говор и стук в ворота.

«Они! Это они! — вне себя кружится вихрем мысль Сандро. — Они! Они!»

Он чуть поднимается с пола.

«Они! Они!»

Новый стук в ворота, уже более сильный, энергичный, и вслед за тем — повелительный голос, который он, Сандро, узнает из тысячи ему подобных.

— Откройте, кунаки!

Леила-Фатьма вскакивает, как безумная, стоит, потерянная, бледная, ничего не понимая. Потом бросается к Сандро.

— Что это? Ты знаешь, проклятый грузин?

— Конечно, знаю. Это они пришли за мною и Даней.

— Кто?

— Твоя племянница, Бек Джамала, слуги, весь Бестуди, должно быть. Иди же раскрой ворота. Встречай гостей.

— Изменники! — срывается с губ старой Мешедзе. — Так это правда, что ты предал меня? Но не радуйся, грузинский куренок! Знай, прежде чем кто-либо проникнет сюда, Леила-Фатьма сумеет сжечь саклю, тебя и ее.

И с безумно сверкавшим взором она бросается за дверь.

— Открывайте, именем Аллаха! — это уже не голос Ага-Керима. Это наиб селения с муллой стоят у ворот.

Гассан и сыновья его, как на иголках. Снять запоры с ворот, ослушаться хозяйки, — значит прогневать богатого, знатного бея Курбан-агу. Не повиноваться — важный проступок перед законом. Наиб — тот же представитель власти, старшина.

Три дидайца тоже в раздумье.

Они — бедные пастухи, байгуши, промышлявшие прежде барантой. Теперь баранта им ни к чему, с тех пор как есть теплое местечко в усадьбе.

Но они знают одно: противиться наибу нельзя, но нельзя также предать госпожу Леилу-Фатьму.

— Именем Аллаха требую впустить нас, — слышен голос муллы из Бестуди.

Гассан с сильно бьющимся сердцем делает знак сыновьям. Те своими телами налегают на запор.

— Нельзя вас пускать! Не велено госпожей! Слышите, не велено!

— Руби ворота! — слышен чей-то энергичный приказ извне.

Но три дидайца предупреждают намерение непрошеных гостей. С быстротою диких шакалов бросаются они на защитников усадьбы, отбрасывают их и, прежде чем те успевают понять в чем дело, широко распахивают ворота.

В кунацкой сладким сном спят гости Леилы-Фатьмы. На почетном месте, среди шелковых персидских подушек, Курбан-ага. На деревянных тахтах попроще и цыновках — остальные.