Лидия Чарская: Кис-кис

— Через 5 минут начало… Божественная, готовы?

— Ладно, проваливайте.

— Серьезно — начало.

— Ну, так и начинайте…

— Так вы же во 2-м явлении.

— Ну, во втором…

— Так, как же?

— А пойдите вы к черту! Даша, щипцы!

И выхватив из рук расторопной горничной накаленные щипцы, хорошенькая «премьерша» провинциальной драматической труппы принялась немилосердно палить густую белокурую челку.

Елена Александровна, можно? — раздалось за дверью.

— Вы, Томилин? — встрепенулась она.

— Я.

— И я, Кузьмин, — прибавил другой голос.

— Ну, тогда нельзя!

— Да почему же, божественная?

— Надоели.

— А Томилину можно? — ехидничал тот же голос за дверью.

— Как всегда.

— Вот погодите-ка, я Максиньке насплетничаю.

— Можете! Даша, карандаш! Да где же карандаш, черт возьми!

Даша засуетилась, ища карандаш, а хорошенькая «премьерша», полуодетая, в нарядной нижней юбочке и батистовой распашонке для грима, проводила по губам едкой палочкой кровавого кармина.

В уборной, как и во всех уборных провинциальных театров, пахло духами, клеем и папиросами. Дешевенький ковер, превратившийся, за давностью времени, из голубого в зеленый, покрывал пол. В углу приютился туалет, обитый кисеей, с разбросанными по ней голубыми бантами. На туалете стояло овальное «собственное» зеркало, отражавшее хорошенькое и подвижное лицо хозяйки с лукаво-взыскивающими глазами.

Елена Александровна Танина, или просто «Кис-кис», как ее называли все окружающее за ее «кошачий» характер, отлично сознавала неотразимую силу этих глаз и безбожно пользовалась ими. Но сегодня ей было не до того. Сегодня чудесные глаза не играли…

Она злилась…

— Киска, можно? — послышался за дверью знакомый голос.

— Это ты? Входи, входи, голубчик, — говорила она, и в тоже время подправляла левую бровь, подчерненная несколько больше правой.

— Кис-кис, ты еще не готова!

И молодой, очень красивый, благодаря эффектному гриму и блестящим глазам актера, с развязностью близкого вошел в уборную.

— Максинька, милый!

Ловким, кошачьим движением она закинула ему руку на шею и, не стесняясь присутствия горничной, прильнула к нему, глядя на него снизу вверх своими искусно подведенными глазами.

Стоя она была еще эффектнее. Маленькая, хрупкая и изящная, как дорогая статуэтка, она походила больше на ребенка, нежели на 30-ти летнюю женщину, имевшую десятилетнего сына, где-то далеко на руках родственников. Впрочем, она не скрывала ни ребенка, ни возраста — напротив бравировала ими, сознавая свою силу и моложавость.

— О, какая же ты прелесть сегодня! — вырвалось у актера.

— Прелесть? Правда прелесть? — обрадовалась она, как девочка, и покосилась на зеркало. — Лучше дебютантки?

— Ну, та в другом роде.

— Макс, берегись, я ей глаза выцарапаю!

— Штраф заплатишь, без Занды спектакль не состоится.

— И без Пии тоже. А я истерику закачу сию минуту. — и ее голосок задрожал новыми для него нотками.

— Ну полно, Кис-Кис. Ты у меня несменная.

— Господа, на сцену! Максим Григорьевич, божественная, готовы? — послышался голос помощника режиссера.

— Даша, белое платье, — командовала молодая женщина и, просовывая голову в отверстие воздушной юбки, спросила: — Ну, как принимали после первого акта?

— Принимали хорошо. Сама слышала.

— Черти! — обрадовались, что глазами ворочает. Не жалеют лапищ.

— Это ты верно говоришь. Глаза у нее мистические. Только, не скажи, и играет, она хорошо.

— Та-лант-ли-вая? — странно блестя загоревшимися глазами, протянула Кис-Кис.

— Талантливая! — без запинки ответил Горский, стойко выдерживая ее взгляд.

— Лучше меня?

— Я уже сказал: каждая в своем роде.

— Ну, Максимка, берегись! — И она с силой рванула воздушную оборку платья.

— Начинаем! — раздалось со сцены вслед за дребезжащим звонком.

— Ладно, подождешь! — сердито проворчала Кис-Кис, стискивая бока своими миниатюрными ручками, чтобы дать возможность вспотевшей и измученной Даше зашнуровать узко-налаженный лиф.

Горский, сидя верхом на стуле, курил и смотрел на нее.

Кис-Кис ему очень нравилась. В ней было что-то донельзя раздражающее и задорное, что не могло наскучить ему, несмотря на долгие месяцы их связи. И потом, она была красива, способна и ловка. Эти три вещи были, по его мнению, необходимыми для актрисы. Злость Киски ему не особенно досаждала. И влюблена-же она была в него, как кошка! Это обстоятельство, правда, было немного обременительно, но ловкость и умение устраиваться искупали все. К тому же его не тянуло к прочим женщинам. Провинциальные дамы были мало интересны и щепетильны, а актрисы — свой брат. К тому же Киска считалась самой «шикарной» между ними и выцарапала бы ему глаза за измену.