Лидия Чарская - Малютка Марго

Она пела песенку о маленькой принцессе…

Тук-тук-тук-тук!.. — стучит-постукивает колесами поезд. — Тук-тук-тук-тук!.. Маленькая черноглазая девочка с длинными черными локонами, спускающимися по плечам, не отрываясь, смотрит из окна вагона на убегающие в даль поля, нивы, деревни и зеленые леса.

Сейчас только поезд отошел от станции Вержболово, расположенной на границе России и Германии. Маленькая девочка с любопытством высовывается в открытое окно вагона, а горячее июньское солнце ласкает ее чернокудрую головку.

— Марго, надень шляпу. Смотри, деточка, чтобы тебе не напекло голову, — слышится позади нее ласковый голос молодой на вид женщины, говорящей по-французски.

Это ее мама, только что беседовавшая со своей соседкой по вагону, русской учительницей, ехавшей с ними от самого Берлина.

Марго живо оборачивается, улыбается маме и протягивает нехотя руку за шляпой, которую та ей подает. Но тут же, не выдержав, стремительно кидается на шею матери, обвивает ручонками ее шею и осыпает градом поцелуев ее лицо.

— Я тебя люблю. Я тебя обожаю. Куколка ты моя! Роднуля ты моя! — лепечет по-французски девочка и целует без конца милое мамино лицо.

Мама Марго очень похожа на свою дочку: с такими же черными глазами и локонами, как у малютки. Она кажется скорее старшей сестрой, нежели матерью этой девчурки. И мама никогда не прочь пошутить и посмеяться со своей девочкой.

— Ну-ну, будет, отстань… Довольно. Разве можно так вести себя при чужих людях! — притворно сердится мама и как будто отгоняет Марго. А у самой лицо — такое счастливое, такое довольное и улыбающееся, в то время, как она держит на коленях свою малютку.

Марго, действительно, малютка — не даром же и называют ее все «малюткой Марго». Хотя девочке уже восемь лет, она кажется пятилетней крошкой.

— Вот, — обращается мама к соседке, русской учительнице, имя которой Марго никак не может запомнить, — не могу отделаться от этой маленькой шалуньи. Подумайте, m-elle, я предполагала оставить ее в Париже, когда получила место у вас, в России… Да не тут-то было. Вцепилась она в меня и не отпускает никуда.

— Ты бы все равно без меня никуда не поехала. Ни за что бы не поехала, никогда! — делая плутоватую рожицу, шепчет Марго и звонко смеется. Потом она умудряется чмокнуть мать в самый кончик носа, отчего к смеху Марго примешивается немногим менее звонкий смех ее мамы.

Девочка не отрываясь, смотрит из окна вагона…

— Куколка моя, — снова с неизъяснимою нежностью шепчет девочка маме на ушко свое любимое ласкательное слово.

— Ангелочек мой! — так же тихо и нежно отвечает мама и, опять обращаясь к соседке, продолжает рассказывать:

— Да вот, представьте себе, m-elle, жила я всю свою жизнь безвыездно в Париже. Была, как и вы, учительницей, давала уроки музыки, а муж мой служил в большом торговом доме. Жили мы скромно, но безбедно… Но вот умирает внезапно муж, — о, ужасное это было несчастие! — и мы с малюткой Марго остаемся вдвоем на свете. Марго в то время едва минуло три года. Надо было ее поднимать на ноги, растить, учить… К урокам музыки я прибавила себе новый заработок: стала делать бумажные цветы для продажи… Но ведь за это платят немного. Лет пять так билась. И, наконец, рискнула принять предложенное мне место гувернантки в России, в доме одного русского сановника. Этот сановник был как-то с семьею в Париже, там мы и познакомились. Семья прекрасная. Люди очень добрые и великодушные. Они разрешили мне взять с собою и малютку Марго в их дом, предложили воспитывать ее совместно с их детьми. Говорили, что присутствие в, доме моей маленькой дочурки может только принести пользу их детям, так как она будет постоянно говорить с ними по-французски.

— Вам, я думаю, было очень тяжело уезжать из Парижа? — обратилась к малютке Марго их русская попутчица и добрыми серыми глазами взглянула в миловидное личико маленькой француженки.

— Ужасно тяжело! — вздохнув, отвечала за дочь madame Алиса Бернар. — Мы так привыкли к нашему городу, к нашей маленькой квартирке в шестом этаже, к нашим немногим знакомым. Родных у нас нет почти, родители мои и моего мужа давно умерли, а более далекие родные рассеяны по всему свету. Нам обеим было очень тяжело оставлять Париж.