Радий Погодин: Включите северное сияние

От скалистой земли когда-то давно отбежал островок. Так и замерзли они рядом. Потому замерзли, что отбежал островок от мамки-земли, потому заледенели, что земля отдела за своим своевольным детенышем. Спохватилась она, потянулась за ним, да уж поздно. Так и плывут в бесконечном времени каменный островок и вытянутый к нему большой полуостров, похожий на испуганные опоздавшие руки, — с трех сторон ледовитое море, с четвертой — болотная мерзлая тундра. Небо над ними торжественное, в ярких звездах, как в орденах. Что-то неведомое шелестит в темноте. Поет ветер. Миллиарды снежинок, сталкиваясь, порождают чудесный, еле приметный звон. Слагаются звуки в музыку.

Вдруг быстрый морзяночныи писк: тревога!

Откуда? С какой стороны? Иногда раздается в ночи словно пушечный выстрел, может в море ломается лед, может быть, камни скал лопаются от стужи. Иногда что-то стонет тоскливо — это ветер свивается для коварства в тугую пружину. Иногда что-то ухнет и загудит, словно дальний экспресс, — это снег перемерзший сорвался с утесов. И снова — тревога!

Какая беда надвигается? Какая идет опасность? На самом краю полуострова под отвесными черными скалами — люди живут в деревянных домах с паровым отоплением.

И на острове люди живут. А вокруг на тысячу километров безлюдье, только песцы, да тюлени, да полярные совы, да редкостный ныне белый медведь.

Имеются в этом безлюдье зимовки. Они поставлены так редко и так далеко друг от друга, что в смысле население упоминать о них так же странно, как о единственном неопавшем листочке в зимнем лесу. Но именно с дальних зимовок, едва различимых под снегом, несутся на материк всевозможные ценные сведения.

Измеряют люди на зимовках тревогу приборами, сами готовятся к защите и на Большую землю посылают предупредительные сигналы.

"Тревога! Идет ураган-циклон такой сокрушительной силы, что, постепенно ослабевая, добежит до самого Черного моря. Беды понаделает. Готовьтесь! Готовьтесь! Север шуток не шутит".

В воскресенье тихо было в природе, так тихо, словно лопнул барабан в духовом оркестре и все музыканты, опустив медные трубы, сидят в изумлении — не дышат.

Картина эта для простых ушей. Для ушей, оснащенных аппаратурой, картина другая.

Толкаются над землей радиоголоса. Шумят, смеются и плачут. Английские разговоры смешиваются с итальянскими, джаз заглушается финским церковным пением, и органная музыка отступает под натиском громкозвучной французской певицы.

— Борт тринадцать-сто тридцать шесть. Прошу разрешения на посадку.

— Посадку разрешаем. Заходите с востока, у нас низовой ветер...

И уже совсем рядом голос местной радистки Раи:

— Я — "Фиалка". Борт тринадцать-сто тридцать шесть, не встречали в Архангельске Володю Бойкова? Он мой брат.

— "Фиалка", "Фиалка", мы его в Печоре встретили на неделе. Жив-здоров, велел кланяться. Он на Диксоне нынче. Мы к вам мальчика доставили, Колю.

Через несколько минут другой близкий голос, уставший от работы:

— "Фиалка", не в курсе, почему гидролог Чембарцев не пришел встретить сына? Должен был.

Сразу же голос Раи, сдержанно-тревожный:

— Я — "Фиалка". Вызываю гидропост Топорково. Гидролог Чембарцев, ваш сын Коля только что прибыл рейсовым самолетом. Что случилось? Почему вы не приехали его встретить? Гидропост Топорково... Гидропост Топорково... И нет ответа.

В школе-интернате на втором этаже, в комнате номер пятнадцать, проживал Соколов Ленька, ученик третьего класса. Имелись у него в комнате шкаф, стол, радиоприемник, портрет космонавта, картинки из жизни животного мира, зеркало, стулья и две железные кровати, застланные малиновыми одеялами. Была у Леньки в комнате муха, которая по какой-то причине не заснула на зиму, но подолгу сидела в каком-нибудь углу. Потом, обалдев от тоски, громко и быстро летела через всю комнату и снова садилась дремать. Мухой Ленька очень гордился. Еще была у Леньки родная сестра Наташка. Правда, жила она в другой комнате, этажом выше, но сейчас находилась у Леньки в гостях.

Ленька книжку читал про шпионов. Наташка шагала по комнате туда-сюда. Когда Наташка думала, она всегда расхаживала таким образом. Наверное, потому отметки по предметам, были у Наташки некрепкими и неустойчивыми — в классе и ведь не походишь, в классе нужно тихо сидеть и не ёрзать.

Наташкой Ленька гордился редко, чаще бывал на нее сердит.