Радий Погодин: Лазоревый петух моего детства (сборник)

Вышел шут с балалайкой. Улыбка у него такая, что глаз не видно.

— О благородные юные зрители, досточтимые пионеры, отважные защитники мелких животных и лесных насаждений, я приветствую вас!

Я расскажу историю, которая началась неизвестно когда и, наверное, не скоро закончится.

Трень-брень…

Только не торопитесь смеяться… Не торопитесь смеяться… Ха-ха-ха…

Утро было раннее, солнце нежаркое. Ветер нес к самолетным стоянкам осенние листья.

Самолеты решительно набирали скорость. Они красовались силой и, как молодые, удачливые спортсмены, уходили в самое поднебесье.

— Вскрыли и забейся… Забейся и взвейся. Нет… Песня поэта, взреви, как мотор. Нет…

— Зачем же песне реветь? Ну, ты даешь. И сердцу реветь незачем. Оно стучать должно.

— А я еще не могу сразу. Самое главное я всегда дома придумываю.

Мальчишку, который сочинял стихи, звали Бобой. Второго — Тимошей. Ростом они были одинаковые. Отличались они друг от друга весом. Боба был как будто пустотелый. Тимоша — как будто литой. И как ни крутись, но именно эти качества больше всего отражаются на характере.

Мимо мальчишек проходили прилетевшие пассажиры. Южные пассажиры шли с цветами. От них пахло солнцем и морем. Северные пассажиры распахивали шубы и полушубки. От них тянуло взопревшей кожей, усталостью и табаком.

Пассажиры проносили мимо мальчишек свой разговоры.

— Скажите, пожалуйста, где багаж выдают?

— Я все свое ношу с собой! Прилетел, слава богу. В самолете слова сказать не с кем. У всех рожи постные, как у архангелов. А на земле… Эй ты, индюк! Нахал! Петух в компоте!.. А на земле я любому слово скажу. Земля — матушка.

— Вам куда?

— Ему в крематорий.

Вышел шут с балалайкой. Одежда на нем пилотская — темно-синяя, с золотыми шевронами.

Трень-брень…

— Я пришел извиниться. Физики-атомщики, герои великих строек, суровые юноши и прекрасные девушки с геологическими наклонностями, а также — морские волки, летчики-испытатели, десятиклассники, сомлевшие от сомнений, сегодня не прилетели. Сегодня их рейсы проходят мимо нашего с вами театра. Нынче театром владею я и, уж простите великодушно, созываю только таких людей, которые пригодятся мне для рассказа.

Еще раз прошу прощения.

Трень-брень…

— Простите, где багаж выдают? Мы подарим вам чайную розу.

— Не выношу чайные розы и уличные знакомства.

— Иван Селизарович, Иван Селизарович, вы меня неправильно поняли по телефону. Иван Селизарович, это была скромная шутка с моей стороны.

— Шути, голубчик, но шути осторожно. В основном шути с подчиненными. У них чувство юмора есть осознанная необходимость.

— Простите, где багаж выдают?

— Да отвяжитесь вы, я вам не Горсправка.

Пассажиры спешили к транспорту. Вежливые, терпеливые автобусы приседали от пятаков и двугривенных. Мордастые таксомоторы скликали попутчиков, чтобы в один конец да за двойные деньги.

Боба поднял с асфальта красный кленовый лист, поплевал на него и пришлепнул к столбу, крашенному в алюминий.

— Тимоша, скажи, что на свете самое красивое? Могу биться — не знаешь.

— Чего не знать! Что мне нравится, то и красивое.

— Ослам колючки нравятся.

— Не возникай. Насчет ослов в зуб дам.

— Дай в этот, он у меня молочный. — Боба оттянул пальцем нижнюю губу. — Юмор не понимаешь. — Он сплюнул и сообщил с таким видом, словно сделал подарок: — Самое красивое — ракеты, самолеты и автомобили. Скорость, помноженная на гармонию линий.

— Скорость, помноженная на что?

— На гармонию линий.

— На что?

Боба вздохнул грустно. Так грустно, чтобы всем стало совершенно понятно, как ему жалко товарища.