Николай Богданов - Когда я был вожатым. Повесть

В расстройстве чувств возвращался я в свой отряд. Почему-то не отставала от меня ни на шаг Вольнова. Совесть, что ли, ее мучила?

Мы ехали вместе в трамвае. Потом пошли вместе пешком. Она все пыталась заговаривать о том, что выступила она не против меня лично, а против ложных моих взглядов, что она поступила честно и по-товарищески. Что так мы и должны вести себя в жизни, быть принципиальными и не изменять своему долгу, даже ради дружбы. Наше товарищество строится не на круговой поруке, не на приятельстве… и так далее. Я отмалчивался. И это смущало ее и словно подстегивало к объяснению.

- Нужно думать не только о себе и своем «я». Если это лучше для всего коллектива - тут свои обиды надо отбросить, как шелуху. И нечего дуться - все твои ребята попадут в лучшие условия, а это главное.

Слушал я, слушал и вдруг вспомнил про опыт с лакмусовой бумажкой, когда-то поразивший меня в школе. Посмотрел я неожиданно прямо в красивые глаза Вольновой и сказал только два слова:

- Май Пионерский?

Вольнова вздрогнула и сказала церемонно:

- Могу вас заверить, дорогой товарищ, что у меня найдется достаточно сил и средств, чтобы определить сию персону в лучший детский сад для малышей непионерского возраста.

Я замолчал. Вольнова снова пустилась в рассуждения о правильности своих поступков и воззрений. О своем хорошем отношении ко мне.

Послушав ее, я через некоторое время произносил только те же два слова: Май Пионерский.

Она вспыхивала. Сердилась. Затем смягчалась, доказывала мне логически весь вред для мальчика и для пионеров, если он останется в лагере. И всю пользу водворения его законным порядком туда, где и надлежит воспитываться малышу. Там их воспитывают опытные, знающие свое дело люди. А пионеры - ну какие же они педагоги? Их самих нужно воспитывать, не то что доверять им воспитание несмышленыша малыша!

Малыш будет служить для ребят просто забавой. Отвлекать их от чисто пионерских дел, мешать продуманному распорядку дня.

Я слушал, молчал и, как в сказке про белого бычка, снова повторял одно и то же: Май Пионерский.

В конце концов это совершенно вывело Вольнову из равновесия, и, схватив меня за ворот, она закричала, притягивая мое лицо к своему и впиваясь взглядом:

- Это розыгрыш! Ты хочешь меня заставить ради твоих прекрасных глаз нарушить долг, поступить нелогично, вопреки своим убеждениям? Как тебе не стыдно требовать такой жертвы ради нашей дружбы!

- Успокойся,- сказал я по-настоящему грустно,- я просто хотел узнать, способна ли ты поступить по сердцу. А малыша я и без тебя могу устроить. Отвезу его к своим родителям, и там ему будет лучше всего. Я давно об этом думал, но у меня не хватало жестокости лишить отряд сына!

Пока мы подошли к лагерю, наступил поздний вечер, но, к моему удивлению, наш шалашный лагерь не спал. Заслышав возбужденный говор, я ускорил шаги, не пригласив за собой Вольнову. Она ушла по дороге в свой опытно-показательный в задумчивости.

Но чем же возбуждены ребята? Что так шумно обсуждают они на ночь глядя?

- Наш вожатый - кентавр, а?

- Ну, знаешь, это даже всем отрядом придумать невозможно, чего ты одна наплела!

Ничего не поняв из отдельных, донесшихся до меня возгласов, я подбежал никем не замеченный и увидел в центре ребячьего круга Раю-толстую.

И вскоре все выяснилось. Отряд обсуждал ее дневник, в котором были записаны события нашей жизни в таком странном виде, что даже у меня дух захватило.

Вот отдельные, запавшие в память «перлы» Раиного стиля:

«Когда он бежит, едва касаясь земли, загорелый, стройный, мне кажется, что это несется среди луговых цветов скифский бог».

Когда же это я так бегал? Ага, по жнивью, высоко поднимал ноги, чтобы не уколоться, а она - по цветам для красивости изобразила, врушка!

«И вдруг я увидела - прямо на нас, держа в руках наши развевающиеся одежды, скачет кентавр. Мои подружки бросились в кусты. А я осталась, ноги мои подкосились…

Мне казалось, что я перенеслась во времена мифов,- схватит меня кентавр и умчит под жалобные крики подруг».

Ага, это когда я, догнав Ваську и отняв у него девичьи платьишки, примчался к ручью на неоседланной кляче. Рая действительно стояла с каким-то обалдевшим видом… Оказывается, пионервожатый показался ей кентавром!

Задохнувшись от досады, я стоял не в силах ни двинуться, ни произнести слова.

А дальше мне становилось все горше. Если вначале я обиделся только за себя, негодуя, что пионерка могла сравнивать своего вожатого с кентавром, то сердце мое вознегодовало еще больше, когда я узнал, как посмеялась толстуха над всеми ребятами.