Галина Демыкина - Птица

— Вот тяпы! В такое утро!

Они обе тихонько смеются. Странно, но над Люськой, как в детстве (все теперь как в детстве!), сказка получила власть. Она сгустила краски: зелень стала ярко-зеленой, облака ярко-лиловыми, земля тучной, влажной, чреватой новой жизнью; а Люськина походка сделалась упругой, легко переходящей в бег, похожей на полет.

Может, был (был! был!) и еще один дар, но о нем боязно думать. Он сродни сказке, но пугал крупностью и жил в душе потайной и радостной жизнью.

Вот и сейчас, среди деревьев, одна, Люська тихонько смеется, закрывает глаза, ловит кожей лица солнечное тепло, движение листвяных теней. Хорошо!

Потом она быстро озирается: не глядит ли кто. Стоп!

За узорной решеткой забора, на узком тротуаре старой улочки, прямо напротив Люси стоит девочка. У девочки огромные серые глаза — прямо в пол-лица; крохотный нос, еще меньше роток, будто кто проткнул дырочку, и припухшая верхняя губа. Это все не так уж красиво, но очень знакомо. Знакомая девочка. Хотя никогда не виделись. И эти длинные, почти белые волосы, и бант над головой.

— Как тебя зовут, девочка?

— Меня? Птица.

Люся перестает смеяться. Ей хочется сесть, перевести дух. Она хватается за ограду, держится крепко.

— А где твоя мама?

— Вона там, в магазине. Я больше от нее не убегаю.

— Ну и молодец.

Девочка открыто и ласково рассматривает Люсю.

— А ты в больнице, да? Ты не слушалась?

Какие глупости говорят ребенку, и он, если, не дай бог, заболеет, будет бояться этого дома. Глупая мать, вот что. Глупая женщина — мать Люсиной сестренки. Так легко сердиться на нее. Но она не виновата. Эта женщина ни в чем не виновата? А кто же виноват? Ведь никакой девочки-Птицы еще не было, вот этой Птицы не было. А Люся была. Хотя ее уже не звали Птицей. Но ей тоже хотелось, чтоб был отец. Ее отец.

Девочка держится за чугунные прутья, раскачивается, глядит на Люсю:

— Давай в чего-нибудь поиграем, а?

— У меня есть мячик, — отвечает Люся. — Хочешь?

— Хочу.

У Люси под подушкой и вправду лежит двухцветный мяч — это подружки принесли, чтоб она не скучала; читать ей пока нельзя, глаза плохо видят, строчки расплываются. Так вот — мячик.

Люся отбегает от решетки, в которую вцепилась девочка, а сама оборачивается. Ей страшно, что та уйдет.

— Ты не уходи.

— Нет. — И оглядывается. — А вона мама.

На верхней ступеньке магазина, того, что напротив, стоит полная женщина с одутловатым лицом. Мягкие руки ее укладывают в продуктовую сумку белый батон. Знакомые руки. Те самые, которыми толкали, запихивали в сумку самое дорогое, отнимали, без спросу и совести отнимали у Люси. «Почему вы берете?»

Люся стоит оцепенев, как во сне.

Женщина уже нашарила глазами девочку, уже перебежала дорогу. Вот она, рядом.

— Ты что тут делаешь? Я разве велела тебе… — И замолчала.

Люсе надо бы не глядеть так на этот мягкий рот и разреженные короткие зубы; на это пухлое безвольное лицо, не помеченное возрастом; на бледно-голубые маленькие глаза под безбровыми дугами. Неужели она лучше мамы? Неряшливо одетая, непричесанная.

А девочка?.. Девочка такая, какой была когда-то Люся. Но ведь теперь Люся не такая, и, значит, девочка лучше.

И снова: но ведь тогда еще не было девочки!

Женщина в замешательстве наклоняется к дочке:

— Пойдем, пойдем, Птица.

И вдруг лицо ее покрывается пятнами, глаза, которые она почти так же открыто, как девочка, поднимает на Люсю, краснеют и набухают.

— Люся, — говорит она шепотом. — Люся, я вас сразу узнала. По карточке. У Мити есть карточка. Вы заболели, да? Я скажу. Он придет навестит.

Она подхватывает девочку и тащит ее, хлопая разношенными туфлями.

Девочка из-за ее плеча тянется к Люсе, выворачивается: она хочет сыграть в мяч.

Люська стоит оторопело и глядит, глядит вслед женщине — той, из сна, обретшей плоть. Она видит девятиэтажный дом, в подъезд которого та входит, и ей трудно поверить, что каждый день в этот дом возвращается ее отец. Ей отвратительна женщина, и ей стыдно своей злости: очень уж безобидно и жалко смотрела она, будто не очень счастлива, не очень уверена не только в своем счастье, но и в праве на него.

Отравленная этой встречей Люся медленно идет по дорожке. И все же боль ее имеет предел, она с удивлением ощущает это.

«Скажу Алексею. Все, все расскажу», — и сама мысль об этом будто высвечивает событие.

— Ты чего, Люсек? Чего пригорюнилась?

Это — Тамара. У нее непропорционально тяжелое лицо с удлинившимся подбородком и носом. Слоновая болезнь. Акромегалия.