Владимир Добряков - Одиннадцать бестолковых

Из передней вышла Сабина — уже одетая, с портфелем в руке.

— Сережа, — тихо сказала она. — Как звать твоего отца?

— Иван Алексеевич. — Серега вздохнул. — А что?

— По-моему, он очень переживает… Как ты думаешь?

— Не знаю. — Серега опять вздохнул.

Только Иван Алексеевич разобрался в чертеже сложной детали, которую ему предстояло изготовлять, как у верстака появился мастер участка.

— Звонила сейчас секретарь директора, — сказал мастер. — Павел Семенович приглашает тебя зайти к нему.

— Это зачем же я понадобился? — с беспокойством спросил Шубин.

— Ничего не могу сказать. Иди, сам узнаешь.

— Не робей, Иван Алексеич, — засмеялся белозубый Колюха. — Пятница — день легкий. В прошлую пятницу наша футбольная команда выиграла.

Иван Алексеевич перестал интересоваться футболом года три назад. И ни в какую легкую пятницу он не верил. Тяжелое предчувствие давило его.

Он не ошибся. Уже по началу разговора понял: приятного не жди.

Павел Семенович, зорко посматривая на него из-за стола, спросил, как он живет, как ему работается. Шубин отвечал сдержанно, все время ожидая того главного, ради чего директор вызвал его к себе. И наконец дождался.

— Что у вас с сыном, Иван Алексеич? Где он?

У Шубина словно что-то оборвалось внутри: так и есть, директору все известно. Он взял в жесткую ладонь лицо, крепко зажмурился. Сказал глухо:

— Беда, товарищ директор, с сыном. Ушел из дому. Шестой день не ночует…

— Ну уж давайте, Иван Алексеич, рассказывайте все начистоту, — подождав, сказал Павел Семенович. — Почему ушел? Кто в этом виноват?

Как ни трудно было рассказывать, а пришлось. О том, что сильно выпивает в последние годы, что здоровье расшаталось, что сын от него совсем отдалился. И удивительное дело — от этого откровенного признания ему словно бы легче стало. И Павел Семенович, как видно, не собирался ни ругать его, ни возмущаться. С густой сединой в волосах и глубокими складками на умном, усталом лице, он слушал Шубина внимательно и даже сочувственно. Когда тот, опустив голову, замолк, директор придвинул к себе листок, где во время вчерашней беседы с пионерами сделал кое-какие заметки, и сказал:

— Вчера ко мне приходила целая делегация из школы. Товарищи вашего сына. Великолепные ребята! Так вот, после разговора с ними я, признаюсь откровенно, подумал, что вашей историей должна заняться заводская общественность. А теперь не знаю, как быть. Вижу, сами все понимаете. Так что будем делать, Иван Алексеич?

Шубин не сразу поднял голову.

— Известно, — тихо и с болью проговорил он, — пьянице веры мало. Но, Павел Семенович, это вы правильно сказали, что я понял. Вот вчера получка была. Ни грамма не взял в рот. Я сказал себе: нет! И не взял. У меня, Павел Семенович, печень совсем ни к черту. Э-э, что говорить! Вот чувствую будто старость наваливается. А какой я старик? Еще сорока нет. А Сережка — вот у меня где. — Иван Алексеевич прижал растопыренные пальцы к груди. — Как лягу — все о нем думки. Где он? Голодный, холодный? Каждый день жду…

— Иван Алексеич, — неожиданно перебил директор, — когда у вашего сына день рождения?

— В ноябре. Шестнадцатого числа.

Павел Семенович взял из стакана красный карандаш.

— Так и запишем: шестнадцатого ноября. Считайте, что я напросился на именины. Договорились?

— Господи! — опешил Иван Алексеевич. — Да мы с полным удовольствием. Милости просим.

— И прекрасно! Подарок за мной. Больше, Иван Алексеич, не задерживаю вас. Можете идти…

Оставшись один, директор, словно нашаливший мальчишка, довольно потер рука об руку и вызвал к себе секретаря.

— Раиса Гавриловна, вот вам листок. Позвоните в 62-ю школу и разыщите учительницу Елену Аркадьевну. Фамилию я не записал, но это ничего — там знают: классная руководительница 6-го класса «В». Мне необходимо с ней переговорить…

Колюха с нетерпением ожидал возвращения Шубина. Едва Иван Алексеевич подошел к верстаку, Колюха выставил все свои тридцать два жемчужных зуба.

— Как прошли переговоры на высшем уровне?

Шубин лишь слабо улыбнулся. Выдвинул ящик с инструментом.

— Ясно, — многозначительно заключил Колюха. — Коммюнике не будет, пресса хранит молчание… Ну, а все-таки, Иван Алексеич, зачем директор вызывал?

— О жизни, Коля, толковали. Все о ней.