Владимир Добряков - Одиннадцать бестолковых

Сердце его билось, как колокол. Вот она, заветная минута! То вхолостую все жужжал, а теперь в аппарате — пленка. Он снимает первый кадр настоящего кинофильма!

От проходной послышались задорные девичьи голоса:

— Глянь-ка, девчонки, кинохроника к нам приехала!

— Эй, режиссер, зачем небо снимаешь? Лучше — нас…

Радостный и смущенный, Мишка вернулся к Димке.

— Слышал — режиссер!

Димка недовольно сказал:

— Надо незаметно снимать. А та встал, будто на выставке. Так меня Серегин отец сразу увидит…

Вскоре из проходной один за другим потянулись люди.

Мишка уже дважды общим планом отснял выходивших рабочих, а Иван Алексеевич все не показывался.

Но вот Димкины пальцы сжали локоть оператора.

— Идет. Вон, в серой кепке. Видишь?

— Вижу, — хрипло выдохнул Мишка и навел кинокамеру на худощавого человека в серой поношенной кепке.

— Отлично, Людмилка! Ровно через двадцать минут у твоего подъезда вырастет стройная фигура молодого шатена в плаще «болонья». Жди, лечу!

Константин Петрович бросил на рычаг трубку телефона и, насвистывая, поспешил к зеркалу.

Только он успел затянуть на шее узенький модный галстук, как в дверь часто и громко застучали.

Конечно, это были соседские мальчишки. Кто же еще может так барабанить!

— Дядя Костя! — выпалил Мишка. — Мы пленку засняли!

— Отлично! — накидывая на плечи пиджак, сказал инженер.

— А вы уходите? Да? — На Константина Петровича смотрели четыре круглых, немигающих, испуганных глаза. Он даже пошутил, грозя пальцем: — Осторожней, ребята, застрелите! — А потом озабоченно добавил: — Понимаю — хотите проявить. Потом, потом…

— Дядя Костя, вы только дайте бачок для проявления. Мы сами все сделаем. Мы и химикаты купили.

Инженер почему-то рассердился:

— Купили! Сами! Думаете, это так просто! Без навыка только напортачите… Ну, до завтра вы можете подождать?

Однако и без слов было ясно, что до завтра, целые сутки, они ждать не могут. Совершенно не могут!

— Но вы понимаете, что меня девушка ждет? Невеста, в конце концов!

Они и этого не понимали. Стояли в дверях, такие жалкие, убитые, молящие.

Константин Петрович взглянул на часы и вдруг прикрикнул:

— Ну, чего там застряли? Проходите!

Он торопливо вернулся в комнату и набрал номер телефона.

— Людочка, это ты?.. — Голос у него был уже совсем другой — виноватый и просительный. — Людочка, я, видимо, немного задержусь… Да. Тут пришли товарищи. У них очень важное дело. Это совсем ненадолго… Нет-нет, билеты в кино не пропадут.

Через минуту все трое, нагруженные широкими литровыми бутылками, бачком и сушильным барабаном, они входили в квартиру близнецов.

— Это что, все артисты? — увидев в комнате столько незнакомых мальчиков и девочек, спросил удивленный инженер.

Впрочем, пускаться в разговоры было некогда. Константин Петрович распорядился, чтобы на газовую плиту поставили побольше воды. Затем принялся объяснять, как разводить химикаты, проявлять в бачке пленку и как сушить ее на барабане.

— Ну, в остальном сами разберетесь. Вон сколько светлых голов! — засмеялся Константин Петрович. — Главное, смотрите в наставление, тут все по минутам расписано. А теперь давайте пленку — заправлю ее в бачок. Самим без тренировки вам не справиться.

Взяв у Мишки черненькую кассету, инженер с улыбкой спросил:

— Что хоть снимали-то, не секрет? Драма или комедия?

Все как-то потупились и не знали, что сказать. Тогда Мишка понял, что на такой вопрос все-таки он должен ответить.

— Это, дядя Костя, не комедия… Вообще, это не художественный фильм…

— Понятно, — стерев с губ улыбку, кивнул инженер. — Документальная съемка. Что ж, быть может, со временем этот ролик встанет рядом с замечательными документальными лентами Романа Кармена! Бегу заправлять пленку!

Ребята, конечно, понимали, что дядя Костя шутит, и все же это было приятно слышать. Валя Зайцева проводила инженера сияющими глазами.

— Какой он хороший и веселый. Немножко на Стриженова похож.

Сабина, потрогав рукой кастрюлю на плите, хотела было заметить, что какое-то сходство, действительно, есть, но ее перебила звеньевая.

— Знаете, — расстроенным голосом сказала она, — мне вот что не нравится: мы все эти дни без конца врем. Сегодня на уроке так стыдно было. Лешка Елене Аркадьевне наврал, с Димкой еще хуже — сплошная комедия и вранье. А мы сидим, как побитые, и молчим. Тоже, значит, врем.