Владимир Добряков - Когда тебе пятнадцать

— Спасибо, — сказал Костя. — А я хотел бежать.

— Нет, правда, — расстроенно сказала Таня. — Вы так тут трудитесь, что я и не успею. Мне еще три дня работать в лагере.

Сергей Егорович, сидевший в кухне за чаем, невпопад сказал:

— Обои кусок к куску подобрать — это не тяп-ляп. Рисунок чтобы совпадал.

— Дедушка, — пройдя на кухню, спросила Таня, — мне хватит поработать?

— Еще достанет. Работы под завязку. Чай пить не будешь? Добрый чай Константин заварил.

— Некогда, дедушка. И тебе пора домой. Завтра придешь?

— Как же, надо. С ним хорошо работать, — кивнул он на Костю. — Понятливый. Да и сам немного размялся. Вот радикулит-то чем надо лечить.

Велик ли трехдневный срок? Смотря для чего. Двенадцатиэтажный дом бригаде строителей, даже с мощными кранами и машинами, возвести невозможно. А бригаде из двух человек — пенсионера и девятиклассника — оказалось достаточно, чтобы отремонтировать двенадцатиметровую комнату. Белый потолок, зеленый пол, как первая, молодая травка на лугу, кремовые, с золотом обои!

Когда пол окончательно просох и Костя на цыпочках вошел в комнату, сердце его так билось, что сняли бы в ту минуту кардиограмму — доктора всполошились бы. А в глазах были восторг, удивление, и каждый без труда прочитал бы в них гордость: это все сделал он сам, своими руками! Конечно, и дедушка Сергей Егорович помогал… Хотя нет, кто кому помогал, вопрос не совсем ясный. Например, обрезать острым, как бритва, сапожным ножом кромку в рулоне обоев Сергей Егорович так и не доверил Косте. И каждое намазанное клеем длинное полотнище обоев лично сам, стоя на двух стульях, осторожно прикладывал к стене, долго вымерял и, наконец, прижимал и разглаживал сверху тряпкой. Костя лишь зорко смотрел, чтоб из-под края не выползла капля клея, которую он тут же тряпочкой, как слезу, бережно вытирал — никаких следов не должно оставаться.

А вот клей на обои широкой кистью намазывал не Сергей Егорович. Тут Костя твердо знал: это его работа, и очень старался — клей размазывал ровным слоем, не густо и по всему, без всяких пропусков, полотнищу.

Вот и определи, кто кому помогал? Да и в этом разве дело? Вместе работали.

До чего же красива стала комната! Осталось двери, раму и подоконник «слоновой костью» выкрасить.

А на эту интересную работу как раз и поспела Таня, только что сложившая высокие полномочия лагерной пионервожатой. Она выглядела настоящим маляром из девичьей бригады на стройке. Рыженький комбинезон с узкими брючками (это уж бабушка ей купила — не Ольга Борисовна), в руках кисть, русые волосы упрятаны под платочек, а на подбородке и кончике маленького носа — белые пятнышки, потому что, как осторожно ни работай, а без пятнышка краски обойтись почему-то совершенно невозможно! Таня и сама удивлялась: еще на газеты, предусмотрительно постеленные на чистый, зеленый пол, кажется, ни капельки не сорвалось с кисти, а нос — даже собственный глаз это видит — уже с белой отметинкой.

Но так только кажется, что водить кистью — одно удовольствие. На десять минут, правильно! А потом — это утомительная работа. И Таня нисколько не возражала, когда в ту же банку с краской тихонько погружалась и другая кисть. Наоборот, интересней намного: она красит левую раму, а Костя — правую. И будто говорит: поглядим, у кого получится ровней да красивей, кто не измажет стекла!

Они и дверь красили вместе. Как раз на середине кисти их сошлись, и ощущение радости, что все получается, что за окном хорошая погода, что дедушка доволен их работой, это ощущение радости, которое, может быть, называется и самим счастьем, было у Кости и Тани созвучное, общее, как и их общая работа.

А вот сама работа, само Танино участие в ней подверглись серьезной угрозе. Ольга Борисовна перед гастрольной поездкой театра в Днепропетровск получила возможность недели две отдохнуть. Решили ехать, как и обещала Тане, к Черному морю, покупаться. Мама решила, а Таня? Уезжать в разгар работы, бросать дело, Костю, Юлю, продолжавшую жить у бабушки?..

И она уперлась: прекрасно Черное море, люблю его, а ехать — нет!

Ольга Борисовна сначала не очень и поверила, будто дочь говорит всерьез, а когда поняла, что та непреклонна, не уступит, разнервничалась необычайно и, чего никогда не бывало с ней, даже расплакалась.

Наверно, Ольга Борисовна наговорила бы много лишнего, во всем обвинила бы бабушку с ее «негативным и разлагающим влиянием на дочь», наверное, Таня долго бы не могла простить ей этих злых и несправедливых слов, но… Как все-таки хорошо, что у Тани и Дмитрия Кирилловича сложились новые, дружеские отношения! Раньше наверняка отмолчался бы, ушел в свой кабинет, к своим книгам по искусству, к эскизам, всевозможным вариантам и копиям своих скульптурных работ, стоявшим на длинных полочках. А сейчас не ушел. Сел рядом с женой, обнял за плечи и мягко, но в то же время и настойчиво стал внушать ей, что Тане в самом деле сейчас ехать нельзя, одной Татьяне Сергеевне с маленькой девочкой управиться будет тяжело. А не взять девочку она не могла, потому что мать ее оказалась в больнице. Он и другие приводил доводы, а под конец сказал: