Владимир Добряков - Когда тебе пятнадцать

Отчим открутил кран с водой, принялся тщательно промывать очищенные клубни.

— Плохо, да? — убитым голосом повторила Таня. — Вы меня, конечно, осуждаете.

— Да как сказать… — Дмитрий Кириллович закрутил кран. — Воду лучше сразу посолить?

— Нет, когда закипит, — сказала Таня.

— Я, кажется, понял тебя.

— Поняли? — Таня вскинула голову.

— Ну, это немало.

— Да, я согласна. Я тоже так думаю. Когда понимают, это очень важно… Значит, вы не осуждаете?

— Осуждаю, — сказал отчим.

— Конечно, — вздохнула Таня. — Вы любите маму.

— И уважаю, — подчеркнуто заметил Дмитрий Кириллович. — У нее могут быть слабости, недостатки, но человек она целеустремленный. Делу своему предана. И делает его, по моему разумению, хорошо, профессионально. А ее тревога за тебя вполне объяснима. Ты — единственная дочь, хочет уберечь, оградить, не дай бог, что случится.

— Да, да, конечно, я была несправедлива к ней, — покаянно сказала Таня.

— Но… все равно, — повторил Дмитрий Кириллович, — я понимаю тебя. Тоже вполне объяснимо. Хочешь вырваться из-под жесткой опеки, хочешь самостоятельности, уверена, что поступки твои благородны и правильны.

— Ой, — Таня зарделась от удовольствия, — вы, и правда, все-все понимаете! А мне казалось… как бы это… — Таня запнулась.

— Ну-ну, продолжай, — сказал Дмитрий Кириллович.

— Что вы здесь только присутствуете, что ли.

— Интересно, — от уголков карих глаз отчима разбежались морщинки-лучики. — Интересно, — повторил он. — А определила, в общем, метко.

— И знаете, — доверительно засмеялась Таня, — один раз даже придумала вам новое имя… Можно сказать?

— Ну давай. Не обижусь.

— Творческая машина по изготовлению денег.

Густая курчавая борода Градова затряслась. Посмеявшись, он с деланной суровостью сказал:

— Вот так — работаешь, горишь, голова от идей и сомнений пухнет, а ты, оказывается, всего лишь машина по изготовлению денег… — Дмитрий Кириллович сел на трехногий табурет, задумчиво уставился на синий, чуть трепетавший под кастрюлей язычок пламени. — Знаешь, Таня, тут надо все-таки разобраться. Твое определение, возможно, и верно, однако оно относится к халтурщикам. Для них искусство — вовсе не содержание жизни и даже не часть его, а лишь способ добывания денег. Я же, милая Таня, льщу себя надеждой, что делаю что-то нужное людям. Работа для меня — почти все в жизни… А вот куда и как тратятся заработанные деньги, — в этом, может, и есть моя вина. Со стороны видней… Что ж, за откровенные слова благодарю. Наука мне. В самом деле, перестал видеть, перестал замечать. Выстроил вокруг себя стену, здесь моя работа, я сам, а что за стеной, то меня будто и не касается.

Градов встал, раза три измерил кухню шагами.

— А ведь касается! И должно, черт возьми, касаться! Вон какие проблемы у тебя! Свой мир, сложный, запутанный… Если не вникать, не общаться — это же беда. Как ты считаешь? — остановившись посреди кухни, отчим уставился на Таню.

— Я согласна, — тихо кивнула она. — Экзюпери очень хорошо сказал: самая большая роскошь — это роскошь человеческого общения… Вы знаете, — подумав, добавила она, — я и к бабушке хожу из-за этого. Она меня понимает. Мы обо всем можем говорить. И Костя понимает… А проблемы… И правда…

— Тоже голова пухнет? — улыбнулся Дмитрий Кириллович.

— Пухнет, — вздохнула Таня. — Вот обмен затеяли…

— Что за обмен?

— Костиной квартиры.

И Таня, доверившись потеплевшему взгляду отчима, его участливому и одновременно озабоченному голосу, слово за словом рассказала о бесполезных пока хлопотах по обмену квартиры и о том, ради чего вообще затеян обмен.

Картошка сварилась. Дмитрий Кириллович слил воду и опять оседлал табурет напротив Тани.

— Очень непростое дело — обмен квартир, — согласился он. — Каждый ищет какую-то свою выгоду.

— Но находят же, меняются.

— И годами ищут.

— Я знаю, — кивнула Таня. — Но Костя ведь так долго не может. Петр Семенович через полгода вернется.

— И никаких-никаких результатов пока?

— Никаких, — печально подтвердила Таня. — Сегодня, правда, Костя еще пошел куда-то смотреть…

— Обожди, Таня, а почему так уж обязательно надо менять квартиру?

— Я же вам говорила: чтобы Петр Семенович, ну… заново будто бы жить начал. Изменить саму обстановку.

— То есть, как принято сейчас выражаться, создать новый психологический климат, — сказал Дмитрий Кириллович. — Это я понимаю. Резон, конечно, есть… И все-таки — почему непременно обмен? Говоришь, изменить обстановку? Так и надо ее изменить.