Владимир Добряков - Когда тебе пятнадцать

— Ну, доченька, поздравляю! — подняв руки, наигранно рассмеялась Ольга Борисовна. — А мы что же, все видим наоборот? Не понимаем жизни? Очень любопытно! Оказывается, сын… Ты меня, Танечка, прости, я вынуждена называть вещи своими именами… Сын алкоголика, оказывается, открыл нашей дочери глаза на истинные ценности!

— Да, в какой-то мере…

— Танечка, не узнаю тебя! Ты же умная девочка, а говоришь… Это же — нонсенс! Какая-то бессмыслица! Ты все поставила с ног на голову. Подумай: какого друга оставила? И в ком увидела идеал? Невероятно! Я уже не говорю о том, какая может быть наследственность. Яблоко от яблони недалеко падает. Но и сам-то, извини, твой идеал… серый, недалекий, примитивный…

Так она и знала, чувствовала! Вот откуда у мамы информация!

Таня глубоко вздохнула. Когда прыгала в бассейне с трехметровой вышки, так же набирала побольше воздуха. Вдох, и — головой вниз, в жутковатую, зеленую глубь!

— Мама, — глухим голосом сказала она, — ты это о Косте? Так вот знай: тот человек, со слов которого ты говоришь, не стоит и мизинца Кости. Тот человек, наверное, по натуре просто подлец… А тебе, мама, я… я удивляюсь. Артистка, играешь роли умных людей. Ты хоть… пытаешься понять, кого играешь?

Дмитрий Кириллович отбросил журнал и встал с кресла:

— Таня! А ты понимаешь, что ты сейчас сказала?

— Дмитрий… — прикрыв сиреневые веки и устало потерев пальцами лоб, произнесла Ольга Борисовна. — Она понимает. Авторитет родной матери, ее заслуги — это… хлам. Это можно выбросить в помойное ведро… Идем. Накапай мне валерьянки…

Дмитрий Кириллович обернулся к Тане и молча, медленно качнул головой, сказав этим больше, чем если бы произнес какие-то слова.

Конечно, Таня ругала себя. Конечно, на душе скребли кошки. Но ведь слова сказаны. Не вернешь. Идти попросить прощения? Но этому что-то упрямо противилось в ней. Да мама сейчас и не захочет слушать.

Утром с тяжелым сердцем она отправилась в школу. Ольга Борисовна из своей комнаты не вышла.

Саднящее чувство тяжести не отпускало Таню даже во время уроков. Костя смотрел на нее выжидающе, с застывшей тревогой в глазах. Таня не скрыла: была стычка с матерью, но подробностей говорить не стала.

Спасибо Кате Мелковой. Обещала и сделала. В типографии уже все согласовано: ждать их будут послезавтра, в пятницу. Пришлось срочно писать с Катей объявление, вывесили на двери. Надо было и с ребятами поговорить, чтоб не планировали на пятницу каких-то своих дел. Неудобно же будет, если на экскурсию явится пять-десять человек, как тогда на лыжную прогулку. Надо всем постараться прийти, в конце концов интересно же самим посмотреть, как печатаются книги.

На переменках хлопотала. А на уроках вновь вспоминала свое, домашнее. Из школы возвращалась одна. Катя сразу побежала в типографию, Люба Сорокина пошла почему-то по другой улице; Таня подумала, что ей просто не хотелось ни с кем разговаривать. А с Костей попрощалась на перекрестке. Сказал, что вчера приходил новый обменщик, все очень внимательно посмотрел, даже трубы в туалете поскреб ножичком — не слишком ли поржавели, и оставил свой адрес.

— Хочу съездить, — сказал Костя. — Дядьке наша квартира, кажется, понравилась.

— Хорошо там гляди, — шутливо напутствовала Таня. — Тоже поскреби ножичком.

А когда Костя скрылся за поворотом, она подосадовала: почему же не спросила, на какой улице квартира того дядьки? Косте это может показаться обидным: вот, мол, ей уже не интересно, то вместе ходили, а теперь даже… «А ведь могла, между прочим, и пойти с ним, — взглянув на часы, подумала Таня. — Да, надо было пойти. Лучше уж пойти, чем дома… Хотя нет, — вздохнула она, — мама там, наверное, переживает…»

Однако дома мамы не оказалось: какая-то срочная репетиция в театре. Это ей объяснил Дмитрий Кириллович. В спортивном костюме он стоял возле посудной мойки и круглым ножичком чистил картофель.

— Обедать будем? — спросил он. — Тебе как больше нравится — сварить или пожарить?

Хорошо помня вчерашний взгляд отчима, Таня немного удивилась: ей казалось, что Дмитрий Кириллович и сегодня будет смотреть так же укоряюще. Или вообще отвернется.

— Мне все равно, — пожала Таня плечами, глядя, как из-под ножичка, закручиваясь змейкой, выползает картофельная кожура.

У себя в комнате она сняла школьную форму, надела халат и снова вошла в кухню.

Горка картофельных очисток в мойке заметно увеличилась.

— Зачем так много, — сказала Таня и тут же покраснела: ведь на троих готовит. Скоро, наверно, мама вернется. — Тогда лучше сварим, — добавила она и достала из шкафчика красную эмалированную кастрюлю. Налив в нее воды, Таня спросила: — Я плохо говорила с мамой, да?