Владимир Добряков - Две строки до востребования

И за это спасибо. Костя протянул Гриньке коробочку с пленкой.

— Бери на память. Через двадцать лет в музее ее выставят: «Первый кадр знаменитого киноартиста Григория Швырева!»

Гринька ухмыльнулся и спрятал жестянку в карман.

Про фильм стало известно в классе. Симка разболтал.

— А разве это секрет? — не отпираясь, заявил он Косте.

— Секрет не секрет, а что теперь делать — не знаю. Игорь Пахомов сейчас приходил, Никулин… Половина ребят просят прийти смотреть премьеру. Так и говорят: «премьера».

— Ух ты! — Симка почесал в затылке. — И правда, хоть билеты продавать. По гривеннику, и то капитал…

Всех желающих Костя, конечно, пригласить не мог, но человек шесть одноклассников могли надежно числить себя первыми зрителями «премьеры». Да самих артистов четверо. Если еще Ленка не приведет подружек. Да родители. Гринька сказал, что и мать его собирается прийти. Ого, целый зрительный зал!

Мать Гриньки и в самом деле обещала прийти. Даже так сказала:

— Страсть, сынуша, до чего мне интересно посмотреть на тебя в кино! Уж такие они красивые в кино! Тихонов из «Мгновений» или вот этот… благородный такой. Соломин. А Яковлев! На край света пошла бы.

Гринька фыркнул:

— Тихонов, Яковлев. Куда загнула! Я разве артист? И картина-то маленькая, на несколько минут. Да еще без звука.

— Все одно, сынуша, приду. Парик надену, платье в клеточку. Не бойся: не хуже людей буду… Или завить мне волосы?

— Как хочешь, — укладывая в портфель книжки, пожал плечами Гринька. А потом взглянул на мать и добавил: — Вообще-то со своими волосами тебе, Валя, лучше. Красивые они. Будто из золота.

— Ах, лапушка ты моя! — умилилась Валентина.

Боясь, что она полезет обниматься, Гринька защелкнул замок портфеля.

— Приду из школы — будь готова. Начало в семь тридцать…

Однако, вернувшись вечером домой, Гринька матери не застал. Открыл шкаф — клетчатого платья на месте не было. До начала фильма оставалось сорок минут. «В магазин ушла», — решил он.

Разогрев две рыбные котлеты с вермишелью, Гринька съел их, выпил кружку молока, с шумом всасывая его через быстро таявшие во рту квадратики рафинада. Затем, отставив пустую кружку и вперив взгляд в голубое за окном небо, он несколько минут сидел неподвижно, лишь подергивались в улыбке губы — это он мысленно представлял себя на экране. «А что, роль сыграл будь здоров! — подумал он. — Плохо, что звука в картине нет. Я бы не хуже самого Папанова прорычал».

Гринька положил на стол кулаки.

— А ну, — прорычал он, — мелюзга паршивая, брысь с площадки!

Гринька даже на дверь обернулся, словно ожидая, что, услышав его страшный голос, мать поспешит на кухню.

Только где же она? Скоро пора идти. Он посмотрел с балкона — не сидит ли мать с кем-нибудь на лавочке? Но и во дворе ее не было. А вот Симку увидел. Футболя на ходу консервную банку, тот наискось, через двор, спешил к дому Кости. Гринька вложил пальцы в рот и пронзительно свистнул. То ли не услышал Симка, то ли внимания не обратил — идет, торопится. «Артист! — усмехнулся Гринька. — Тоже на себя поглазеть хочет».

Из тетрадки по-английскому Гринька без жалости вырвал чистый листок. А чего жалеть, даром пропадать листку — учебный год кончается. Выдвинув из трехцветной ручки, когда-то принадлежавшей Косте, красный стержень, Гринька насупил брови, подумал и крупными буквами написал: «Валентина! Целый час прождал. Где же ты? Теперь приходи сама. Квартира у них 27. Третий этаж».

Чтобы листок сразу бросился в глаза, Гринька поставил посреди комнаты кастрюлю вверх дном и на нее возложил свое послание.

Пришел Гринька вовремя. Весь угол в прихожей Костиной квартиры был занят ботинками, кедами, сандалиями, босоножками. Как на полке обувного магазина. Только там по порядку всё расставлено, а здесь свалено чуть не в кучу — настоящий шурум-бурум.

Встретили Гриньку радостными возгласами, будто именно он был главной фигурой и будто его лишь недоставало, чтобы начать показывать фильм. В комнате горела четырехрожковая люстра, потому что окно, завешенное плотной шторой, почти не пропускало света.

Гринька увидел, что все стулья и табуретки у стены уже заняты, и даже на полу не сразу отыщешь свободное местечко. Впрочем, как выяснилось, малоприятная перспектива — весь сеанс просидеть на полу, рядом с малышами, ему не угрожала.

— Гриша, — из открытой двери в другую комнату позвал Аркадий Федорович, — иди сюда. Приберег табуретку. — И, словно оправдываясь перед всеми, развел руками: — Что поделаешь — артист, основное действующее лицо.