Владимир Добряков - Две строки до востребования

— В школу не раздетый ходил? — поинтересовалась мама.

— Нет, в курточке, — уже совсем жалобно сказал Костя.

— На третьем уроке у вас сегодня, если не ошибаюсь, — физкультура? Верно? Она была?

— Ну… была, — вяло подтвердил Костя. Во всяком случае, мама не ошиблась: урок физкультуры и в самом деле значился по расписанию во вторник.

— В зале не холодно было? Не сквозило?

— Нормально, — Костя пожал плечами.

Поскольку чихать он, кажется, больше не собирался, Лидия Ивановна успокоилась, а Леночка, которая боялась, что родители опять начнут прорабатывать брата и кончится такой замечательный вечер, неожиданно радостным голосом предложила:

— Давайте танцевать! Папа, включишь магнитофон?

— Действительно! — оживился Аркадий Федорович. — Прекрасная идея!.. Лидуша, — с многозначительной улыбкой посмотрел он на жену, — а помнишь, как четырнадцать лет назад в Доме офицеров черноусый лейтенант медицинской службы буквально у меня из-под носа увел тебя на вальс?

— Значит, ты был недостаточно расторопен.

— Обещаю: такого не повторится. Итак, первый танец — только со мной! — Аркадий Федорович вынул из прозрачного чехла свой новенький японский магнитофон и выдвинул ящик стола, где хранились пластмассовые кассеты со всевозможными записями…

Молодец все же у него сестренка! Молоток! И язык, оказывается, умеет держать за зубами. Благодарный Костя завел Леночку в соседнюю комнату, достал из портфеля почти еще целую пачечку жевательной резинки и сунул сестренке розовый квадратик.

— Бери. Угощаю.

— Жвачка? Где достал?

Молодец-то молодец, а без глупых вопросов никак не может!

— Где достал, больше нет.

— Гринька дал? — шепотом спросила Леночка.

— Дался тебе Гринька! — поморщился Костя. — В школе за трехцветную ручку выменял… Все равно она треснутая была.

Когда они вернулись в зал, на маме уже сверкали белые лакированные туфли на тонких каблуках.

— Какая ты красивая! — расширив глаза, протянула Леночка. И побежала в переднюю. — И я надену белые туфли! — донеслось оттуда.

Ни с какой стороны не ожидал сейчас Костя опасности. А напрасно. Причина для тревоги у него должна была возникнуть, как только сестра побежала надевать туфли. А он не обратил внимания, расслабился. Стоя возле отца, с интересом наблюдал, как тот отыскивал нужную запись, потом отец нажал блестящую клавишу, и откинулась крышечка со стеклом. Аркадий Федорович вставил кассету в гнездо, и только собирался утопить следующую клавишу, как распахнулась дверь и вошла Лена. В руках она держала черные Гринькины ботинки.

— Чьи это? — обведя всех недоуменным взглядом, спросила она.

После того как умерла бабушка, Гринька уже четвертый месяц жил у матери. А привыкнуть к ней так пока и не мог. Звал он мать просто Валя. А если был чем-то недоволен, то говорил совсем как посторонней — Валентина. Мать на такое обращение сердилась. Ей нравилось, когда он называл Валя. Подружкам так объясняла:

— Для мамы-то я молода ему. Нехай братом числят. Вон какой вымахал! А в свои тридцать два я еще шикарную жизнь устрою.

Но что-то у нее не устраивалось. Не раз Гринька видел ее печальной, а то и плачущей. Или, наоборот, слишком веселой (в такие минуты от нее пахло вином).

Вот и сейчас, едва вошел в комнату, почувствовал запах спиртного. Или показалось? Покосился на мать. Распустив медно-красные волосы, она сидела перед зеркалом, что-то мурлыкала под нос и накручивала пряди волос на бигуди.

— Снова тяпнула? — грубовато спросил Гринька.

Мать не обиделась. Повела на него зеленоватыми блестящими глазами, засмеялась:

— Ах, милиционерик ты мой! Все-то видишь, все-то слышишь. Ну, приняла стаканчик, не отпираюсь. Что за беда! Веселюсь, как умею. На свои. Не украла. Кто запретит? И ты, Гриня, не попрекай меня. Ни в чем я перед тобой не виноватая. А если стаканчик приняла…

— Часто принимать стала.

— Так жизнь, Гринюшка, у меня такая. Как шуба горелая — ни тепла, ни виду. Крутилась-вертелась, сеяла-веяла, а что осталось? Шиш.

У Гриньки уже готово было сорваться с губ: «Сама и виновата», но, взглянув в ее сторону, увидел в зеркале, что по щекам матери текут слезы. Он подошел к ней, тронул за плечо.

— Валя, ну чего ты? Смеялась, теперь плачешь…

Не закрепленный резинкой, как живой, раскручивался медный локон волос. На стол упала жестяная трубочка. Мать вздохнула и вытерла слезы ладонью.

— Не буду больше. — И попробовала улыбнуться.