Владимир Добряков - Две строки до востребования

— Даже из Болгарии было, — сказал Аркадий Федорович. — От девочки. Помню, как и зовут — Млада Христова. Сообщила, что коллекционирует всякие необыкновенные случаи, и просила прислать несколько чешуек и зубов щуки.

— Конечно, — воскликнула Леночка, — их же можно было просто в письме переслать! Ты послал?

— Где там! От знаменитой щуки к тому времени, кроме воспоминаний и снимка в газете, ничего не осталось.

— Как жалко… Но ты все-таки ответил ей?

— Пришлось. Отец заставил. Написал, что как только поймаю новую большую щуку, тогда все зубы и чешую вышлю.

— Ну и…

— До сих пор ловлю.

— Ах, папа, какой ты! — вздохнула Леночка и с надеждой спросила: — А сейчас мы не можем поймать?

— Дочка, четверть века прошло. Ни писем, ни снимка не сохранилось.

Потом мама вспомнила случай из своего детства. Ей тогда годика полтора было, и жили они после эвакуации в селе. Отца на фронте тяжело ранило, и он, как не годный к военной службе, вернулся домой. Трудное время — холодно, с продуктами плохо. И вот пришел день, когда совсем нечего стало в котелок бросить. А у них в семье — трое малых детей. Что делать? Однажды родители в каком-то дворе подрядились пилить дрова. Взяли с собой младшую дочку.

— Я-то сама не помню, — сказала Лидия Ивановна, — а папа с мамой не раз потом вспоминали. Хозяйка, у которой пилили дрова, была прижимистой. Дом крепкий, свинья, куры. Пес на цепи. Страшный пес. На нем даже шерсть дыбом вставала — так рвался и лаял на чужих.

Я, наверно, с большим страхом смотрела на того ужасного пса. Но вскоре он немного привык, уже не рвался. А тут хозяйка как раз еду вынесла ему в миске. Вид собаки, уплетающей свой обед, видно, пересилил мой страх. Я подковыляла к будке и уселась рядом с миской. Не знаю: удалось бы мне чем-то полакомиться или нет, но когда отец увидел меня рядом с собакой, то едва в обморок не упал. Он признавался потом, что даже на фронте не было ему так страшно. Отец зажал матери рот, чтобы не закричала, а сам стал тихонько звать меня и конфету обещал. Он опасался, что, услышав о конфете, я закричу или побегу к нему, а собаке это может не понравиться. Но я не побежала. Я просто не знала, что такое конфета.

— Мамочка! — Лена кинулась обнимать маму. — Мне так жалко тебя. — И принялась плакать.

И у Кости что-то запершило в горле. Тоже хотелось прижаться к матери. Но сдержался. Его только не хватало! Вот и отец обнял маму.

— Да что вы! — смеясь стала отбиваться Лидия Ивановна. — А мне, например, пса жалко.

— Пса? — изумился Костя. — Он же мог тебя разорвать!

— Ах, что мы знаем о собачьей душе. Я как-то читала в газете стихи. Начала наизусть не помню, но суть в том: на цепи сидит пес, он исходит злобным лаем и кажется необыкновенно страшным.

— Действительно, — сказал Аркадий Федорович, — собачья душа… А мне позволите немножко поэзии?

Костя и не подозревал, что отец умеет так выразительно читать стихи. «Очень естественно и эмоционально», — сказала бы их учительница по литературе.

Настоящий вечер поэзии получился. После отца Леночка захотела блеснуть. И блеснула! Когда только, малявка, научилась! Голос звонкий, глаза сверкают. Артистка! До того разошлась — чуть ли не детсадовские стихи начала вспоминать. И папа, и мама громко, как на концерте, аплодировали ей. И Костя хлопал. Не жалко. Да и то правда: здорово получалось у сестренки. А главное — всем было хорошо, весело, и каждый хотел сделать другому что-нибудь приятное. Вот Костя и хлопал, не жалея ладоней. И когда он сам тоже вышел на середину комнаты и, набрав полную грудь воздуха, собирался торжественно произнести: «Зима! Крестьянин, торжествуя…», но почему-то не произнес, а закатил вдруг глаза и… звонко чихнул, то все трое в один голос сказали:

— Будь здоров!

— Спасибо, — ответил Костя. Он снова набрал побольше воздуха и… вместо «Зимы» так же звонко чихнул еще два раза.

— Где же ты простыл? — забеспокоилась мама.

Костя мигом вспомнил, как несколько часов назад он стоял в холодной воде, вылавливая утонувшую сандалию, и очень испугался.

— Ничего не простыл. Это я… просто так, — сказал он и тут же чихнул в четвертый раз.

Аркадий Федорович усмехнулся:

— Просто так! А пословицу слышал: просто так и чиха не бывает?