Игорь Минутко - Шестнадцать зажженных свечей

— Здравствуйте,— сказал Костя.— Скажите...

— Дмитрий! К тебе,— крикнул мужчина и ушел.

В передней появился Муха. Удивление на его лице быстро сменилось иронией.

— Какой визит! — воскликнул Муха.— Сам великий маэстро! Чем обязан? Или выяснять отношения?

— Кончай ты,— просто сказал Костя.— Я...— он замешкался,— ...совсем по другому поводу.

— Прекрасно! Проходи.— Голос Мухи прозвучал дружественно.— Ты как раз к завтраку.— Он повел Костю по коридору.

Дверь на кухню была приоткрыта, за ней мелькнула женская фигура, послышался звон посуды.

— Людмила Васильевна,— сказал на ходу Муха.— У меня гость. Еще один прибор, пожалуйста.

— Хорошо,— напевно, мелодично ответил молодой женский голос.

— Будь как дома,— насмешливо сказал Муха.

Они вошли в просторную кухню. Мужчина, встретивший Костю, отец Мухи, уже сидел у окна, просматривая газету, а у стола хлопотала молодая женщина, очень милая, с открытым, чистым лицом, гладкая прическа открывала высокий лоб. Вся око светилась доброжелательностью, и только в карих глазах Костя увидел затаенную грусть, тревогу, которые, наверное, она хотела спрятать ото всех.

— Здравствуйте! — сказал Костя.

— Здравствуй, здравствуй! — радостно улыбнулась ему женщина.— Вот тут садись, удобное местечко.— Она усадила Костю тоже у окна, напротив отца Мухи, который продолжал шелестеть газетой.

Муха громко отодвинул стул, плюхнулся на него, взглянул на Костю.

— Не удивляйся, в этом доме завтракают поздно. У главы, так сказать, семьи, производителя материальных благ, скользящий график. Да! Виноват, виноват..,— Муха вскочил,— Я же не представил стороны! Мой новый друг Константин Пчелкин, в будущем знаменитый музыкант.— Муха усмехнулся,— А это мой родитель, Михаил Никитич, большой специалист в области воспитания юного поколения.— Он повернулся к Косте.— Знаешь, есть такая неопределенная наука — педагогика. «Сейте разумное, доброе, вечное...»

— Дмитрий! — прервал Муху Михаил Никитич, и Костя увидел, каких усилий стоит ему говорить спокойно.

— Я заканчиваю,— в свою очередь, перебил Муха.— И, наконец, несравненная Людмила Васильевна, молодая супруга моего несравненного родителя. Тоже, да будет тебе известно, причастна к педагогике: в приемной ректора...— Он взглянул на отца.— Умолкаю, умолкаю! Впрочем, сейчас Людмила Васильевна — образцовая домашняя хозяйка. Итак, что тут у нас? — Муха сел на свой стул.

— Вот яйца, сыр,— сказала Людмила Васильевна, и Костя увидел в ее милых широко раскрытых глазах затравленность.— Еще я сделала свеколку под майонезом. Очень полезно.— Она улыбнулась Косте.— Тебе положить?

— Да я уже завтракал.

— Тогда кофе,— предложила Людмила Васильевна.— И бутерброд.

— Конечно, кофе! — сказал Муха,— бодрит.

Завтрак проходил в молчании. Муха и его отец ели ножом и вилкой, Людмила Васильевна обходилась одной вилкой и постепенно раскраснелась, глаза ее стали прежними, приветливыми и добрыми, еда явно доставляла ей удовольствие. Молчание нарушил Муха.

— Тихо, как в склепе,— сказал он.— И, уткнувшись в тарелку, изрек: — «Семья как ячейка общества».

Михаил Никитич резко отодвинул чашку.

— Развлекаешься?

Муха не ответил, он повернулся к Косте, спросил:

— Ты как думаешь, семья — ячейка общества?

— Не знаю...— совсем растерялся тот.

— А у вас, Людмила Васильевна, какие соображения? — Муха прямо, тяжело смотрел на молодую женщину.— В смысле ячейки?

Костя увидел: глаза Людмилы Васильевны мгновенно наполнились слезами, она вскочила и выбежала из кухни.

— Что-то не клеится беседа,— развел руками Муха.

И тут Михаил Никитич грохнул кулаком по столу. Зазвенела посуда. Выплеснулся кофе из чашек.

— Хотя бы постеснялся постороннего человека! — закричал он, но тут же тяжелым усилием подавил гнев, сказал: — Неужели тебе доставляет удовольствие...

— Ладно, ладно! — перебил Муха.— Не заводись. Береги нервы. Впрочем, они у тебя железные.— Муха встал.— Пошли, Пчелка.

Костя поднялся из-за стола, сказал:

— Извините...

Михаил Никитич не ответил.

— Проходи!

Комната была небольшая, светлая, на полках много книг. На письменном столе возвышалась старинная настольная лампа с инкрустацией, лежали журналы. Гитара брошена на тахту, весь угол над изголовьем заклеен полуобнаженными красавицами, вырезанными из зарубежных журналов. На гвозде поблескивал металлическими пружинами эспандер.

На стене, противоположной тахте, висела большая фотография женщины средних лет с глазами Мухи; женщина была задумчивая, тихая какая-то.