Станислав Романовский: Рассказы

Конфузясь, он спросил девочку:

— Вы в каком классе учитесь?

— В пятом.

— А я в седьмом, — сказал Леонтий с некоторым превосходством в голосе.

Вот и пришли. Его одежда темным узелком лежала под берегом, и ее, как снежной пылью, припорошило песком.

— И откуда он взялся? — удивился Леонтий, стряхивая песок с одежды. — Ветра не было, а ему обязательно надо насыпаться.

Он вдруг застеснялся своей худобы, своих ребрышек, торопливо оделся и сказал девочке, которая увиделась ему маленькой, ненужной свидетельницей его слабости:

— Вот и мы!

— Вы бы еще умылись, — ласково попросила она.

Леонтий вспомнил пословицу, которую слышал от бабушки, и сказал с вызовом:

— Медведь корову съест и не умывается!

Девочка постояла около Леонтия, стала еще меньше ростом и тихо сказала:

— К своим пойду…

— Мне-то что, — рассмеялся Леонтий.

Что ему тут делать с пятиклашкой? Что было, то было, а может, и не было ничего. Он бы и один без нее добрался до берега, а то она больно раскомандовалась: «провожу тебя», «умойся да умойся» — не ее это дело.

Она пошла вдоль воды, маленькая, загорелая, как негритянка, с белыми выгоревшими полукружьями косичек на затылке, и спина ее словно озябла под взглядом Леонтия. Она уходила по самой кромке воды, и следы ее маленьких ступней смывались ленивыми наплесками Камы. А впереди у поворота реки качался красный бакен.

— Что я наделал-то? — спохватился Леонтий. У него защипало в горле, и он подался было к воде, чтобы умыться, но умываться не стал, а кинулся к зарослям шиповника, с ходу выбрал самую крупную розу, схватился за стебель, чтобы сорвать ее. Стебель не поддался, шипы впились в ладонь, и, превозмогая боль, Леонтий с силой вырвал розу из куста и побежал за девочкой.

Он догнал ее у поворота реки, забежал вперед, подал розу на колючем стебле и, высасывая кровь из ладони, сказал:

— Осторожно, тут колючки…

Глаза у девочки были испуганные.

— Как ты меня напугал! — Взяла цветок, понюхала и сказала уверенно: — Чаем пахнет!

— Есть немного, — согласился Леонтий.

Что делать дальше, он не представлял. После молчания мальчуган пробормотал:

— Спасибо тебе… До свидания!

И пошел обратно.

А потом побежал…

В сентябре школьники выбирали картошку из-под плуга.

Ходил по полю легкий трактор, и вслед за ним, за лемехами, высыпалась крепкая на удивление, чистая, белая картошка.

Дети собирали ее в груды, и была она как вымытая, оттого что земля сама осыпалась с нее и грязи нигде не было — дни стояли погожие.

Земля под руками Алеши была пуховой и теплой. Но чуть поглубже прошаривал он борозду, не осталась ли где картофелина, руки его чуяли сырой предзимний холод земли, и от этого было зябко.

А день был с припеком, будто воротилось лето, и виделось далеко. Куда ни глянь — везде груды картошки и люди на изголуба-серой, будто спина голубя, теплой земле…

— Эй!

Позади стоял его одноклассник Никита. Тучные щеки его засмуглило солнце. Глазами он показывал на свой рукав, где сидела бабочка. Сидела она и дремала, сложив два крыла в одно красное крылышко.

— Это тебе, — сказал Никита. — А себе я еще поймаю…

Только он это сказал — бабочка взмахнула крыльями и полетела, да быстро-быстро. Алеша с Никитой кинулись за ней, скоро потеряли ее из виду, но они все бежали невесть куда, и Никита отстал.

— Эй! — кричал он. — Погоди-ииии…

Алеша бежал и сам себе удивлялся, как долго и легко может он бежать. И даже когда бежать стало невмоготу, он все равно бежал и удивлялся, пока не добежал до высокого обрыва и не лег отдышаться на краю его.

Теперь он тоже удивлялся, но с испугом, оттого что никак не может отдышаться и сердце колотится, аж все прыгает перед глазами.

— Все, что ли? — спросил он неизвестно кого, может, свое колотящееся сердце, и забыл обо всем на свете.

Отсюда, с обрыва, широко открывалась земля — зеленая, в озерах, больших и малых. Птицы летели ниже его, и Алеша подумал, что он падает с немыслимой высоты, вцепился в траву, закрыл глаза и услышал совсем близко протяжный гул.

Гул походил и на то, как зимой на кордоне ветер пробует петь в трубе, и на то, как весной трогаются вершины сосен, и, намолчавшись за зиму, гудят они согласно и светло.

«Алеша-ааа…» — слышались в этом гуле детские голоса. Будто собирались они спросить его о чем-то, а о чем — пока неизвестно.

Кто они? Что за подземное пение?

Алеша далеко высунулся над обрывом, под собой увидел светло-зеленый луг, лиловую дорогу и по обе стороны ее большие белые камни — сначала он принял их за стадо коров. А по всему обрыву, по красной стене его, он разглядел множество ласточкиных нор, и в них, как в глиняных горшках на заборе, пел ветер.