Лазарь Карелин - Девочка с красками

Таня наконец переступила порог. Золотистые полосы тронулись с места, сузились, заколебались, растворяясь в воздухе. Солнечная минутка прошла. Из соседней комнаты прозвучал звонкий и молодой, будто горячий голос:

- Таня, ты?

- Я, мамуся.

- Ну, перешла?

- Перешла.

- И ладно. Умница. Садись-ка поешь - второе в печке, а суп, знаешь, весь прикончили. Дядя Гриша заходил.

Солнечная минутка теперь прошла окончательно. И пришли сумерки. Пол в трещинах, как пол, стул старый, как стул, иконы не видать и вовсе.

В комнату вошла мать.

Таня часто слышала от взрослых, что мама у неё красивая. Даже красавица. Но Тане в матери нравилось совсем не то, что взрослым. Они восхищались Мусиным лицом - маму все знакомые называли Мусей, - Мусиной, как у девушки, пышной косой, которую она то укладывала вокруг головы туго заплетённым кольцом, то вовсе не заплетала, закалывая в небрежный пучок. Знакомые восхищались маминым голосом - она действительно замечательно пела, не громко, не звонко, как некоторые, а будто задумавшись, будто сама себе, голосом глуховатым и мягким. И всё-таки главным для Тани в матери было то, чего другие, кажется, не замечали. Главным было то, что была её мама удивительно молодой. Будто и не мамой совсем, а старшей подружкой. Должно быть, поэтому Таня и звала её «мамусей», сложив это имя из двух слов: «мамы» и «Муси».

Добрые, мягкие руки обняли девочку, смеющиеся, тёмные в сумерках глаза приблизились, залучились совсем рядом, и Тане стало вдруг так радостно, что нежданно захотелось плакать. Но что это? От маминых волос пахнуло на Таню чужим. То был запах табака, горький запах. Так пахло в доме всегда после ухода дяди Гриши. И дом сразу становился чужим. Дом - это и стены, и вещи, и мама, и сама Таня. Дом - это то, что очень легко разрушить и очень трудно сложить, - Таня помнила это ещё с тех лет, когда с помощью отца часами складывала из кубиков настоящие дворцы. Складывать трудно, а повела рукой - и нет ничего.

Таня всхлипнула и отодвинулась от матери.

- Что же ты, глупенькая? Радоваться надо. Вот ты и шестиклассница.

- Я и начала было радоваться, - сказала Таня. - А теперь не радуюсь.

- Почему это? - спросила мать, пытливо вглядываясь в приготовившееся к слезам лицо дочери. И первая же отвела глаза. - Ладно, садись ешь. Где пропадала весь день?

- Училась рисовать. Я буду художницей.

Мать испуганно вгляделась в лицо дочери:

- Кем?

- Художницей. Меня наш сосед Черепанов взялся учить.

- И не думай! Что ещё за выдумки? Нашла учителя!

- Мамуся, купи мне кисточки, - сказала дочь, - и краски. Только не игрушечные, а настоящие, в тюбиках. Купишь?

- Что ещё за выдумки? - повторила мать, странно тревожно зазвучавшим голосом. - Танька, пожалуйста, не мудри.

- Я не мудрю, - упрямо наклонила голову Таня. - Это ты мудришь. Ты почему в нарядном платье - разве сегодня воскресенье? И почему он тут курит всегда? Я его не люблю. Слышишь?

Вот Таня и проговорила вслух то, что давно уже жило в ней и давно уже мешало, тяжко мешало её дружбе с матерью. Отчего вдруг сегодня решилась Таня на это? Ведь сказать о взрослом добром и внимательном к тебе человеке «я его не люблю» совсем не просто. И вот решилась. Не оттого ли, что все нынче у Тани вдруг? Весь день вспыхивает в ней это «вдруг», оборачиваясь то солнечным лучиком в сером небе, то правдой, подсказанной шире глянувшими на мир глазами, то самой себе диковинно весомым словом, то вот точно изнутри вытолкнутым «я его не люблю».

Мать долго, удивлённо разглядывала дочь. Потом непривычным Тане тихим, усталым голосом сказала:

- Оставь меня и не смей меня ни о чем спрашивать. Ты ещё мала. Садись и ешь. Сил моих больше нет от твоих причуд да капризов.

Это было явной несправедливостью.

Таня была хорошей дочкой, совсем не капризной. Таня умела целыми днями обходиться без матери. Сама и обед готовила, и дом прибирала - мама же первая об этом всем рассказывает: «Танька у меня самостоятельная». За что же теперь так?..

Запрокинув голову, Таня глубоко заглянула в синие мамины глаза и огорчилась ещё больше. Мамины глаза показались ей холодными, скрытными.

- Бабушка на меня и за дело никогда не кричала, а ты вот кричишь, хотя сама знаешь, что я права.

- Разве я кричу?

- Голосом, может, и не кричишь, но я всё равно вижу, что ты на меня кричишь.

- Нет, доченька, не кричу.

- Ну, сердишься.