Лазарь Карелин: Девочка с красками

- Здорово? - наконец и её в одну из счастливых своих минут, когда почудилось, что картина удалась, спросил Черепанов. Он посторонился, открывая глазам девочки холст, на котором была изображена её род на;! улица, если смотреть на неё с бугра у перекрёстка.

- Здорово, - помедлив, отозвалась Таня. - Только почему эта берёза у вас такая белая? Разве она совсем белая? Посмотрите! - И девочка, подбежав к берёзе, которую писал на переднем плане в своей картине старик, быстро провела по её глянцевитому стволу ладонью.

- А какая же она? - недовольно спросил Черепанов.

- Она грустная, - сказала Таня. И ещё добавила: - Она тихая. - Помолчала, подумала. - Она тут одна, других берёз нет - вот ей и грустно.

- Толкуй! - внезапно рассердился старик. - Ты мне про цвет скажи, а не про всякие там звуки. Тихая! А ну-ка, сыщи у меня на палитре такой цвет! Ну-ка!

- Я не умею, - сказала Таня. - Вы меня научите. Научите?

- Это чему же - как звуки писать? - всё так же сердясь, спросил Черепанов. - Я не композитор.

- Я вас обидела? - кротко спросила Таня. - Простите меня, я не хотела. Мне очень нравится, как вы рисуете. Очень! Только я подумала, что берёза не такая белая, не совсем такая белая. Вы не сердитесь?

- Нет, - хмуровато' улыбнулся старик.

Его всерьёз обрадовало, что эта молчаливая, большеглазая девочка похвалила его работу. И вот не отходит который уж час. Да и про берёзу, пожалуй, верно. Может, под-желтить её малость? Или нет, подсинить? Тучи, проходя, так часто меняют освещение, то даря, то отнимая у берёзы солнце, что и не поймёшь, какая она - тёплая ли, холодная. Вот девочка сказала: «Грустная». А ведь верно! Одна стоит тут. «Печальная»… И верно, запечалишься, когда близких никого. Старику ли это не понять? А вот не понял - поняла девочка.

Откуда она взялась? Вчера будто ездила в коляске, а сегодня, глядь, стоит перед тобой - длинноногая, худющая - и знай себе спорит со стариком.

- Ладно, буду тебя учить, - неожиданно и для самого себя сказал Черепанов. - Серьёзно надумала или так, для баловства?

- Серьёзно…

- Ну, тогда держись. Я ведь злющий, придира, нетерпеливый.

- Я знаю.

- Откуда это? - Старик бранил себя так, на всякий случай, и его неприятно удивило, что девочка согласилась с ним. - Кто это тебе обо мне наговорил?

- Так ведь я же соседка ваша, - просто ответила Таня. - Меня Таней зовут. Таня Васильева. Не знаете?

- Знаю, озорница, неслух, - решил не остаться в долгу Черепанов. - Хуже иного мальчишки. Наслышан! Не пойму только, чего это ты со мной-то тихоней прикидываешься.

- А я разная, - сказала Таня. - Мне так интереснее. И потом, ведь вы рисуете. Разве можно шуметь, когда человек рисует?

- Не рисую, а пишу, - смягчился старик. - Маслом. Понятно?

- Нет, но я пойму, я обязательно пойму, - поспешно проговорила Таня. - Смотрите, берёза-то!

- Или улетела?

- Не улетела, а только ветер подул - и ей стало веселее. Теперь правильно, она белая. Только теперь листья совсем иначе у неё. Будете перерисовывать? - И тотчас поправилась: - Переписывать? Ох, как это трудно - рисовать!

И, вдруг решившись, она взяла из ящика маленькую, испятнанную краской кисточку и зачем-то быстро поднесла её к лицу, точно понюхала или поцеловала, старик не разглядел.

Домой Таня пришла уже в сумерки. Распахнула дверь из сеней и переступила порог - одна нога в комнате, другая в сенях. Огляделась. Два окна ещё сверкали закатным, вдруг объявившимся к вечеру солнцем, но в комнате всё же было темновато. Свет в комнате лежал золотыми полосами лишь на одном-единственном стуле, на столе, на одной-единственной половице. И ещё чуть-чуть на бабушкиной иконе. Это была совсем маленькая медная картинка, вся очень тусклая. Сейчас ей повезло: солнце, проглянув, тронуло и её.

Как всё-таки замечательно смотреть на всё, чего касается солнце! Ведь вот даже эта половица в глубоких старческих трещинах-морщинах, какая она сейчас весёлая. Она будто подмигивает Тане всеми своими проглянувшими сучками. И стол, старый-престарый, даже издали знакомо пахнущий клеёнкой, даже он просветлел, стал гладким, сытно дохнул свежим хлебом.

Это всё из-за солнца.

И вот ещё шаткий стул. Он показался Тане лёгким, ладным, с напрягшейся, как парус, спинкой. Сесть бы на него, поднять ноги - и полететь!