Лазарь Карелин - Девочка с красками

- Зачем ты приехал, Николай?! - Она не стала дожидаться ответа. И с тем же напором, гневом, тем же резким, не своим голосом продолжала: - Затем, чтобы взбаламутить всем души?!

Всё так же отгораживаясь ладонью от досматривающих глаз коридорной, Николай Андреевич шёпотом переспросил:

- Взбаламутить души?..

Да! - жёстко отозвался голос.

- Кому, Маша?

- Твоей дочери - этого мало?! Не было и не было, строишь там чего-то, и ладно! Подросла бы, разобралась бы. А теперь ей надо объяснять, что, как. Ведь всё это не объяснить и себе самой…

- Я думал… - Николай Андреевич замялся, не находя слов, и теперь уже, как за помощью, поглядел на коридорную.

Она энергично закивала ему и даже руками замахала. Дескать, смелей, смелей!

- Я думал, что никому не причиню вреда своим приездом, - чуть погромче проговорил в трубку Николай Андреевич. - Ведь в конце концов…

- Не вздумай только сейчас говорить мне о своих родительских правах! - громко пресёк его слова голос жены.

- Ты говоришь со мной как судья, - потерянно произнёс Николай Андреевич. - Зачем же так?..

- А я и есть судья!

Мария Сергеевна, сказав эти слова, вдруг как-то сразу понурилась, и снова устало-потерявшимся сделалось её лицо. - Ну скажи, ну что ж это ты там выстроил на наших с тобой развалинах?.. - Она долго дожидалась ответа, но ответа всё не было. - Ну, ты хотя бы доволен жизнью, работой? Стоило так-то вот, стоило?.. - Она снова подождала ответа, но ответа не было.

Отворилась дверь, и в кабинет заглянул пожилой мужчина в форменном прокурорском пиджаке.

- Пора, Мария Сергеевна, пора.

- Заходите, - выпрямляясь, кивнула Мария Сергеевна. - Заходите и зовите заседателей - у меня всё. - Она глянула, отведя, на безмолвствующую по-прежнему трубку и, вновь поднеся её, сказала - сухо, буднично, как говорят на людях, да ещё из служебного кабинета, да ещё если ты народный судья и за дверью в зале судебных заседаний вот сейчас начнётся под твоим председательством слушание дела: - Мой вам совет, если вы приехали в наш город не по делу, а так просто, скуки ради, уезжайте.

Она очень спокойно положила на место телефонную трубку и очень спокойно вышла из-за своего столика, ещё более прямая, уже собравшаяся, уже отрешившаяся от всех прочих дел, уже готовая идти в зал судебных заседаний, чтобы быть там судьёй.

В кабинетик, теснясь, вошли прокурор и народные заседатели и тотчас вышли, пропуская вперёд Марию Сергеевну.

- Встать! Суд идёт!

И все в зале сперва смолкли, а потом встали - все, сколько тут не было людей. И те, что пришли сюда послушать просто судебное дело, и те, кто пришёл сюда в страшной тревоге за своих родных, и те, кого привели сюда под конвоем.

Все поднялись навстречу суду и судье.

Она села на своё председательское кресло с высокой спинкой и резным гербом над головой и подняла глаза в зал.

Все в зале сейчас смотрели на неё. И те, что сидели за загородкой на скамье подсудимых - двое мужчин с посерелыми лицами, - тоже смотрели на неё.

«Ты говоришь, как судья…»

«Да, я судья, Николай…»

Николай Андреевич молчал, ему было нелегко отвечать на вопросы жены, не потому, что не находились нужные слова, а ещё и потому, что вдруг прямо перед ним, в гостиничных дверях, появилась Таня. А за спиною у неё медленно одолевал ступеньки недобро известный Николаю Андреевичу городской чудодей Дмитрий Иванович Черепанов. Старик недобрый, приметливый, злой на язык. Некогда они дружили - давным-давно. А потом поссорились, что, впрочем, для Черепанова было обычным исходом всякой его с кем-либо дружбы. И вот в дверях дочь, а за спиной у неё уже вырос этот умница и злюка Черепанов, а в трубку всё ещё продолжают бить жестокие слова жены, и ей ничего не ответишь. Он собирался было ответить, он и сам собирался было перейти в наступление и наговорить жене немало тех горьких слов, которые так легко даются в подобные минуты. Он собирался было спросить её про Григория, о том, что за отношения у неё с ним. От общих друзей, наезжавших в Москву, Николай Андреевич слышал уже какие-то полурассказы, полунамёки. Да, и у него бы нашлось немало горьких и жестоких слов для жены, но в дверях стояла дочь, и Николай Андреевич растерянно смолк. Внезапно в трубке раздался сухой щелчок, и столь тягостный для него разговор кончился. Телефонистка спросила молодо-беспечным, молодо-равнодушным голоском: