Иван Логвиненко - Багряные зори

…Сокальский поднял тяжелую голову. Хмельными глазами смотрит он на стол, на пустой стакан.

— Та-ко-ой план… про…про…валился… — и снова тянется к бутылке.

…Не спал этой ночью и Божко. Совсем стемнело, когда добрался он до Ольшаницы. Тускло дымил фонарь в здании полиции, куда зашел следователь. Рябой полицай с похмелья не сразу взял в толк, кто вошел. Щелкнув затвором карабина, едва не пристрелил следователя.

Божко послал его за Бучацким.

— Лошадей запряги, подвезешь, — сухо сказал полицаю.

— Лошадями еще их развозить, — огрызнулся рябой, — что-то забарствовали…

— Не твоего ума дело, болван! — рассердился Божко. Рябой полицай торопливо вышел.

— Нет порядка, совсем распустились, дисциплину забыли!.. — ворчал Божко.

Подошел к стене и прочитал уже известное ему распоряжение.

«…Мною установлено, — писал гебитсполицайфюрер, — что за последнее время отдельные полицаи при встрече не здороваются поднятием руки и выкриком «Хайль Гитлер!».

Приказываю довести до сведения всех полицаев мои требования, а руководителям призвать всех подчиненных к исполнению своих обязанностей.

Напоминаю: приветствие должно быть исполнено движением руки — быстрым и резким. Тех, кто нехотя подымает руку, или тех, кто с трудом ее подымает, будто страдает ревматизмом, я прикажу в кратчайший срок вылечить от этой болезни.

Всех, кто до сих пор еще не научился здороваться таким образом, предупреждаю и напоминаю, что сверху падает не только дождь, снег и жареные куропатки, но иногда и град из шомполов, способный быстро восстановить память тем, у кого она пропадает…»

— До чего дожили, — качает головой следователь.

Часа через два заскрипела несмазанными колесами подвода, и в комнату вошел Володя. Заспанный, в больших отцовых сапогах, в материном жакете. Снял фуражечку:

— Здравствуйте…

— Здравствуй, паренек, здравствуй! — приветливо говорит Божко и поднимается со скамьи. — А ты куда лезешь! — обратился он к полицаю грубо. — Подожди на конюшне. Да смотри не распрягай лошадей. Скоро отвезешь парня домой.

«Здорово! — подумал Володя. — Что-то новое…»

— Садись, Володя!

— Ничего. Я могу постоять…

— В ногах правды нет.

— А где же она теперь есть? Божко словно и не расслышал.

— Поди, набегался за стадом?

— Я уже не пасу. Болею.

— Ну садись, — взял его ласково за плечи следователь, посадил на стул и сам присел рядом. — Нашел камушек? — спросил он мальчугана шепотом.

— А я думал, что вы уже забыли. Нашел. Очень хорошо им огонь высекать.

— Я не о зажигалке. Я спрашиваю: к приемнику подобрал камушек?

— К какому приемнику? — ощетинился Володя. — Не знаю никакого приемника.

— Не веришь мне? — обиделся Божко. — Я же тебя спас…

— Это я помню…

— Вот и хорошо, что помнишь. Никогда не забывай… И когда наши придут, тоже не забудь. А насчет того, что не доверяешь, правильно делаешь. Теперь самому себе нет веры.

— Почему же так? — удивился Володя. — Честным всегда надо верить. Без этого нельзя жить. Немцы посеяли подозрения и отучили верить в людей.

— Значит, ты мне тоже не веришь?

— Я вам этого не сказал.

— Я знаю, что у тебя был приемник, но не было камушка. Я давно достал для тебя, да за делами все некогда передать, — уже шепотом продолжает Божко. Сунул руку в карман, достал что-то завернутое в серый кусок бумаги и незаметно протянул Володе: — Бери, будешь потом слушать передачу.

Володя вскочил как ошпаренный:

— Нет у меня никакого приемника! Ничего мне не надо!

— Замолчи, сумасшедший! — зашипел Божко. — Люди услышат, еще и я с тобой в историю влипну. Я же тебя не заставляю… Может, матери дров надо? Так я сейчас выпишу.

— Не надо нам ничего.

— Ну что ж, парень, я ведь хотел по-хорошему. Не надо так не надо. А будет нужда — все равно приходи. Отец твой настоящим человеком был, вот и я решил о вашей семье позаботиться. Погоди, я вам еще пригожусь. Гора с горой, говорят, не сходится, а человек с человеком… Помни, что я дружил с твоим отцом. Только смотри не скажи, что я тебя предупредил не бродить без надобности, особенно возле железной дороги. Не забудь — никому ни слова.

Открыл дверь, переступил порог, крикнул в темноту:

— Василий, отвези парня!..

Проскрипел воз и затих, а Божко стоял возле окна, напряженно вглядывался в темноту и время от времени повторял:

— Какое одиночество, какой ужас…

Володя, взволнованный ночным вызовом, необычным разговором, никак не мог сообразить: что же все-таки случилось, какая беда подстерегает его? И лишь возле пруда, на перекрестке, к нему неожиданно пришла мысль: