Яков Кравченко - Ночь на кордоне

В подвале умер мужчина, стонавший под стенкой. Его положили на кусок брезента и вынесли. Привели новых арестованных.

Меня по-прежнему никуда не вызывали, обо мне словно забыли.

Наконец утром дверь открылась и полицейский с автоматом крикнул:

— Кто Сергей Сомов?

— Я.

— Вставай, пошли.

— Куда?

— У нас не спрашивают «куда». Куда поведут, туда и пойдёшь.

Я поднялся, отряхнул со штанов стружки и пошёл к ступенькам.

Полицейский вёл меня посреди улицы, как настоящего преступника. Женщины останавливались на тротуарах, смотрели на меня и сочувственно качали головами.

Дорогой я думал: если полицейский свернёт влево, на улицу Фрунзе — значит, меня ведут на допрос в полицию, если же прямо — значит, в рощу расстреливать. На всякий случай мысленно попрощался с родными, с тёткой, с Женькой и мальчишками.

Вдруг я поднял голову и увидел всех своих товарищей. Они шли по тротуару рядом с нами, посматривали на нас и временами коротко переговаривались. Было ясно, что они что-то задумали. Но что могли сделать пять безоружных мальчишек с полицейским, вооруженным автоматом? Даст очередь — и не будет ни меня, ни моих друзей. Я выбирал момент крикнуть им, чтобы они ничего не предпринимали и понапрасну не подвергали себя риску. Пусть уж погибну я один.

Полицейский остановился и, достав кисет, начал сворачивать цигарку. Отвернувшись от ветра, зачиркал зажигалкой.

Женька стал энергично жестикулировать и гримасничать, стараясь что-то объяснить мне. Но я ничего не мог понять и только сокрушенно пожимал плечами. Женька снова зажестикулировал, ткнул пальцем в свою фуражку, в фуражки товарищей, потом зачем-то потряс на себе пиджак и, на конец, запрыгал, как по команде «бег на месте».

Я опять пожал плечами. Женька высунул мне язык, сердито сплюнул, и вся компания быстро ушла вперёд.

Я шёл в растерянности. Что он мне объяснял? Зачем показывал на фуражки и тряс пиджак? Напрасно напрягал я свой ум, стараясь разобраться в его жестах и придать им какой-то смысл. Потом я сообразил, что все мальчишки одеты примерно так же, как и я, в таких же фуражках и затасканных пиджаках, но зачем этот маскарад — я не мог догадаться. Может, он показывал, чтобы я сбросил фуражку, пиджак и бежал? Но это бессмысленно. Было невероятно больно и обидно, что я такой дурак, что не могу понять чего-то очень важного, от чего, возможно, зависела моя жизнь.

Когда мы подходили к Дому пионеров, мальчишки стояли посреди улицы. Впереди Женька и Мишка Шайдар.

В этот момент полицейский снова остановился: около тротуара он увидел оброненную кем-то новенькую дамскую сумочку. Он оставил меня на мостовой и отошёл, чтобы поднять сумку. Мальчишки бросились ко мне и окружили плотным кольцом.

Полицейский поднял сумку и, оглянувшись, уставился на нас удивлёнными глазами. Мы все стояли в одинаковых картузах и одинаковых жакетах.

— А ну, прочь, сукины дети! — закричал он, хватаясь за автомат.

Женька больно толкнул меня локтем: «Давай врассыпную!»

Мы кинулись в разные стороны. Полицай ошалело закрутился на месте, не понимая, который из мальчишек его заключенный и по ком надо стрелять.

За это время я шмыгнул в подворотню и, прыгая по камням, был уже далеко.

Домой я, конечно, не пошёл: боялся. Прожил у Женьки пять дней. Потом пришла тётка, сказала, что за мной никто больше не приходил (полицейские, очевидно, махнули на меня рукой), и я вернулся домой.

Наконец наступила зима. Морозы сковали землю, целую неделю валил снег, исчезла под белым покрывалом изуродованная окопами, траншеями и воронками земля. Мы не раздевались дома, в щели дуло, по ночам в ведре замерзала вода.

Фронт приближался. Всё громче и громче громыхало за лесом. Вечерами на востоке поднималось далекое зарево, оно то оседало, то вспыхивало и освещало облака.

Город запрудили машины, танки, обозы с ранеными. Кругом толчея, крики, ругань… Немецкое командование потихоньку вывозило награбленное добро. Мост через речку трещал от напора машин. Над городом кружили двукрылые «кукурузники» и стреляли из пулеметов по столпившимся немцам.

Партизаны не дремали. В ночь на 17 января они взорвали мост через речку. Рвануло так, что и я, и Настенька, и тётка вскочили с постелей и бросились к окну.

— Наверно, опять на станции, — сказал я.

— Нет, ближе. Или на Набережной, или на мосту… — возразила тётка.