Яков Кравченко - Ночь на кордоне

Я стоял за партой, глупо хлопая глазами. Нельзя передать, как мне было горько слушать ругань учительницы, которую я так любил раньше. К тому же она ругала меня совершенно напрасно. Я не безобразничал, ничего плохого не делал, а только смотрел в окно.

После урока Дарья Петровна подозвала меня и дала свёрнутую, как сворачивают порошки в аптеке, записку.

— Отдашь тётке, — строго сказала она, но в её голосе уже не было ни досады, ни раздражения. — Если не сможет прийти, пусть на обороте распишется, что читала.

Дарья Петровна как-то странно посмотрела на меня.

Уныло брёл я из училища. Холодный ветер, накрапывавший дождь, низкие серые тучи усиливали моё угнетённое настроение. Домой идти не хотелось. Откровенно говоря, я побаивался тётку. А последнее время она стала особенно раздражительной, и у нас с ней постоянно из-за всяких пустяков возникали стычки. Проклятая записка была сейчас так некстати! Начнет кричать: «Я тебя кормлю, я за тебя плачу, от сердца последнее отрываю…»

Не решаясь подняться на второй этаж, я спрятался в подъезде и, дрожа от холода, стал раздумывать над своим горестным положением. Вынув из портфеля записку, я осмотрел её. Она не была заклеена, я её развернул и, хотя читать чужие письма нехорошо, всё же прочёл:

«Семнадцатого на станцию прибыл Фёдор, привёз молоко. Нужно помочь ему освободить бидоны. Срочно передайте родственникам…»

От удивления у меня открылся рот. Что за чепуха? Какой Фёдор? Кто его просил приезжать? Должно быть, Дарья Петровна перепутала записки. Перевернул листок — на обороте крупным чётким почерком написано: «Екатерине Макаровне Воржевой». Нет, записка адресована ей. В чём же дело?

Я не стал долго раздумывать над странным содержанием записки, достаточно было того, что она ничем не грозила мне.

Обрадованный, я выскочил из подъезда и вприпрыжку побежал по лестнице на второй этаж.

— Тётя! — закричал я с порога. — Какой-то дядя Федя молоко нам везёт.

— Тише ты…

Тётка взяла за угол записку, внимательно посмотрела на неё, потом положила на стол, вытерла мокрые руки о фартук, надела очки и, взяв бумажку, ушла к окну.

Я следил за выражением её лица.

Прочитав записку, тётка не удивилась и ничего не сказала. Как ни в чём не бывало она взяла нож и принялась крошить капусту.

— Ну что? — спросил я её.

— Это не нам.

— А кому же?

— Другим людям.

Не знаю, почему, но я почувствовал, что дело тут не в молоке и что тётя что-то скрывает. По всему видно, что ей стоило больших усилий казаться спокойной.

«Ну хорошо, — подумал я, — посмотрим, что из этого выйдет». Я даже был уверен, что завтра мне в училище не идти. Так оно и вышло.

На рассвете тётка разбудила меня.

— В лес идти? — живо спросил я, сбрасывая одеяло.

— Да.

— Сапоги нести?

— Да.

Тётка отвернулась, отошла и стала шарить в шкафу. Моя сообразительность ей не понравилась.

Я быстро оделся, взял на дорогу кусок хлеба, зубок чеснока, перебросил через плечо сапоги и отправился.

Выйдя за город, я сейчас же вынул из правого сапога стельку — под ней лежала та самая записка, которую написала Дарья Петровна. Теперь сомнений не было. Учительница сообщала тётке какие-то тайные сведения, а та переправляла их в лес. Кому? Дураку понятно — кому. Людям, которые живут и прячутся в лесу и которым нельзя показываться немцам.

Мне стало радостно, что Дарья Петровна и моя тётка заодно с этими людьми и что я, мальчишка, помогаю им. Было только обидно, что они скрывают это от меня, а ведь мне уже почти двенадцать.

На шоссе до самого горизонта стояла колонна немецких автомашин. Что-то там случилось. Мотоциклисты сновали взад-вперёд, офицеры размахивали руками. Перебраться на ту сторону не было никакой возможности. Я спустился в разрушенный блиндаж и, высунув голову, наблюдал. Судя по этой суматохе, на фронте у немцев дела шли не блестяще.

Только к обеду колонна тронулась, и я благополучно пересёк шоссе.

К леснику я попал уже к вечеру, когда темнело. В окошке светился слабый огонёк. Постучал в калитку. Во дворе залаяла Жучка, хлопнула дверь, и с крыльца крикнул лесник:

— Кто там?

— Это я, Серёжа. От тёти Кати…

Лесник мгновение прислушивался к моему голосу, потом спустился и открыл калитку.

— Заходи. Что так поздно?

— Сапоги принёс.

Он обнял меня за плечи, и мы вошли в дом. В комнате почти темно. Маленькая коптюшка освещала только полстола и часть стены с висевшими на гвозде ножницами.