Яков Кравченко - Ночь на кордоне

Настенька сидела на скамейке и чистила над ведром картошку. В печке трещали дрова.

— Серёжа пришёл! — радостно закричала она без всякоко притворства. Глаза у неё так и засияли. — А я уж думала, что ты больше не придёшь…

Лесник взял у меня сапоги и, не таясь, вынул записку. Придвинувшись к свету, прочел. Потом сжег её и пепел растоптал сапогом. Скрестив на груди руки, стал задумчиво расхаживать по комнате.

— Вот что, — сказал он, останавливаясь. — Мне сейчас придётся уйти, есть неотложное дело. Ты, Серёжа, останься у нас ночевать. Уже темно, идти тебе некуда. Да и Настеньке одной страшно. Я вернусь только к утру. Запирайтесь и никого не пускайте.

Лесник надел телогрейку, сверху — грубый плащ защитного цвета с капюшоном, на ноги натянул болотные сапоги.

В дверях остановился, задумавшись.

— Серёга, — сказал он, — ты мужчина, ты остаёшься за старшего. С тебя весь спрос.

Мы остались одни. Было немножко жутко. Тусклый свет коптюшки на столе, вой ветра и шум деревьев за окном, жалобный лай собаки — всё это вызывало смешанное чувство страха, таинственности и тревожного волнения.

Сев у печки, мы варили картошку. Хорошо смотреть на пляшущие языки пламени, чувствовать на лице его жар, подкладывать сучья.

Настенька, обхватив колени руками, задумчиво смотрела на огонь.

— Молодец, что ты пришёл, — говорила она. — У нас скучно, кругом лес и всё. А людей нет. Отец уйдёт на целый день, и я одна. А то иной раз и ночью не приходит…

— И ты одна ночуешь? — ужаснулся я.

— Одна.

— И не боишься?

— Боюсь. Запру двери, заберусь на печку, укроюсь одеялом с головой, чтоб ничего не видно и не слышно было, и лежу. А всё равно слышу, как в трубе ветер завывает, заслонка хлопает. Страшно… Когда коптюшка горит, ещё ничего, а без свету — ужас! Дрожу под одеялом, не сплю. Чуть что стукнет, так у меня вот тут и оборвётся, — она приложила кулачок к груди.

Я подумал, что Настенька хоть и боится, всё же она смелая. Я б один ни за что не остался ночевать.

— А волки тут есть? — спросил я.

— Есть. За войну развелись. В яру лошадь убитая лежит, так они её каждую ночь грызть приходят.

— Что ж отец не подстрелит?

— Ружья нет, немцы отобрали.

Картошка закипела, крышка на кастрюле поднялась, и пена с шипением полилась на раскалённую плиту. Настенька сдвинула крышку. Картошка покипела ещё. Потом Настенька сняла кастрюлю, слила воду и поставила на стол.

Весело было есть горячую дымящуюся картошку. Ели мы её без хлеба, чуть-чуть посыпая крупной серой солью и прикусывая чесноком. На стене от наших фигур шевелились огромные фантастические тени.

— Настенька, а где твоя мать? — спросил я, когда кончили есть.

— Умерла. Как только я родилась, так она сразу и умерла. Я её не помню. Я всегда с отцом жила. Я ему все делаю: варю, стираю, штопаю. Я и шить умею, но не очень хорошо. Недавно себе сарафанчик сшила: вот тут вытачки, рукава фонариком, поясок… Завтра покажу.

Некоторое время помолчали.

— А что, у вас бомбят? — спросила Настенька.

— Редко. Наши ж не будут своих бомбить.

— А где вы еду берёте?

— С поля таскаем. В деревню тётка ходит менять…

— Ты возьми у нас пшена, у нас много.

— Не-е… Не надо.

Пламя коптюшки треснуло, мигнуло. Едкий дымок поднялся струйкой. Время было спать.

Настенька постелила себе на широкой скамье у стены, мне принесла с чердака две охапки пахучего сена, растолкла на полу, положила на него мою телогрейку — и постель готова.

Коптюшку потушили, и стало так темно, что хоть смотри, хоть не смотри — одна чернота.

Я растянулся на сене. Хорошо пахло мятой, чабрецом, полынью.

Прислушиваясь к шуму ветра за окном, изредка переговаривались, шёпотом.

— Кто это скребётся под полом? — спрашивал я.

— Мыши. Зимой они в жильё лезут.

— А почему собака воет?

— На непогоду.

— А может, волков чует?

— Может, волков.

Жучка во дворе опять жалобно и протяжно завыла, загремела цепью, порыв ветра царапнул ветками тополя по окну, и снова тихо…

Проснулись мы на рассвете от громкого стука в дверь.

Настенька проворно соскочила с лавки.

— Это я, Настенька… Открой, — послышался голос её отца.

Лесник вошел, нагнувшись в дверях и напустив полную комнату холода.

— Подъём! — зычно крикнул он. — Спать не время. Серёга, быстро собирайся домой. Понесёшь тётке кой-чего из продуктов. Скажешь, что я сделал всё, что нужно. Завтракать некогда. Настенька, собери ему на дорогу поесть.

Лесник насыпал в ведро немного пшена, положил картошки, десяток яблок. Настенька завернула в тряпочку кусок сала и кукурузную лепёшку.