Лазарь Карелин - На тихой улице

— Нет, нет, я совсем не то хотела сказать, — запротестовала Лена. — Вот я наговорила сейчас много неприятных слов Титову. Пришла в чужой дом и раскричалась. А по какому праву?

— Сердце не выдержало, — сказал Алексей. — Помнится, вы даже и ногой на Титова раза два топнули.

— Ох, нехорошо! — поморщилась Лена. — Видите, как все сложно… Ты права, а сказать человеку правду все же неловко. Другое дело — судья. Вам просто по роду своих обязанностей положено говорить людям правду.

— Так-то оно так, — согласился Алексей. — Говорить людям правду мне действительно положено. Впрочем, и вам тоже. Ну, если не по долгу службы, так по долгу честного человека. Вы и сказали. А дальше что? Мать Коли Быстрова сделала вот вывод, что ей не нужно было во второй раз выходить замуж. Хорошо, допустим, что так. Значит, развод? Ладно, представим себе, что Лидия Андреевна ради счастья сына разводится с Титовым…

— Но я совсем не думала, что у них так все скверно, — подавленно сказала Лена.

— Не думали… — кивнул Алексей. — Но пойдем дальше. Скажите, так ли уж будет счастлив Коля, если его мать разведется с Титовым?

— Не знаю. Сразу не решишь.

— Верно, сразу не решишь. Коля уже не маленький и сможет понять, что мать развелась из-за него. Пройдет год, другой, Коля станет тяготиться этой жертвой матери, станет жалеть мать, будет чувствовать себя перед ней виноватым. Какое уж там счастье! А Лидия Андреевна? Разве это просто для женщины — то так, то сяк перекраивать свою жизнь? А Титов? Что, если этот весьма черствый товарищ всерьез любит Лидию Андреевну? Что тогда? Ему-то как дальше жить?

— Не знаю, — удрученно сказала Лена.

— Не думали… Не знаете… — усмехнулся Алексей. — Тогда зачем же нужна ваша правда Титову и Лидии Андреевне, если вы не знаете, что им дальше делать, как жить?

— Ну, а вы-то знаете? — обиделась Лена.

— Нет, не знаю. Вот видите, Леночка, как это не просто — говорить людям правду, особенно если хочешь помочь им.

— Что же теперь делать, Алексей Николаевич? — Лена взволнованно смотрела на Кузнецова. — Ведь дальше все пойдет еще хуже. Знаете, когда в школе услышали о том, что Мельникова подала на Быстрова в суд, Евгения Викторовна и многие учителя страшно перепугались за судьбу мальчика.

— Хотя пугаться надо было значительно раньше, — заметил Алексей. — Но раз уж дошло дело до суда, то надо не охать и ахать, а помочь и себе и суду понять, что же, собственно, происходит с Быстровым.

— Хорошо бы, Алексей Николаевич, если бы вы побывали у нас в школе, — сказала Лена. — На той неделе будет педагогический совет, и разговор наверняка зайдет о Быстрове.

— Если вы будете, то приду, — улыбнулся Алексей. — Одному что-то боязно. Уверен, стоит мне только переступить порог учительской, как я сразу оробею и стушуюсь.

— Как когда-то, — смеясь, спросила Лена, — когда вас вызывали на педсовет для очередной головомойки?

— Угадали… Послушайте, Лена, а не прокатиться ли нам на речном трамвае?

— Как когда-то? — снова спросила Лена.

— Когда же? — удивился Алексей.

— Неужели забыли? Еще до войны мы как-то всем отрядом во главе с нашим строгим вожатым Алексеем Кузнецовым катались по Москве-реке на речном трамвае. Я даже помню, как вы кричали тогда каждые пять минут: «Ребята, ребята, не перевешивайтесь через борт! Это опасно!» Вспомнили?

— Вспомнил! — радостно воскликнул Алексей. — Кажется, что это было лет сто назад.

— Или чуть-чуть поменьше, — рассмеялась Лена. — Но вы и теперь такой же. — Она сурово наморщила брови и, подделываясь под голос Алексея, сказала: — Лена, Лена, не говорите людям, что они плохие, если сами не знаете, как им стать хорошими. Это опасно.

— Очень, очень опасно для тех, кто вас слушает, — подхватил Алексей. — Ну, Леночка, а теперь шагом марш к пристани!

Было уже поздно, и речной трамвай отвалил от пристани всего с двумя пассажирами — Алексеем и Леной.

Штурвальный, выглянув из будки, подмигнул им: «Понимаю, мол, любовь», — и с треском задвинул стекло.

— А вот и неправда! — озорно крикнула штурвальному Лена.

Рискуя свалиться за борт, она потянулась рукой к воде.

Москва засыпала. Ночь выдалась прохладная, наполненная короткими, стремительными ветрами, что налетали на огромный город со стороны Московского моря, неся с собой влажный, горьковатый, будто и впрямь морской воздух.