Борис Азбукин - Пять Колодезей

От неожиданности Федька растерялся и поднял руки. Но, увидев перед собой разорванное дуло автомата и сообразив, что Степа один, без Пашки, решил не сдаваться:

— Брось, брось брать на пушку. Чего я тебе сделал?

— Украл чужой лом и еще спрашиваешь, что сделал?!

— А ты докажи, что он твой.

— А это что? Не видишь метки? — Степа указал на черную букву, выведенную Пашкой на дне котелка.

— Ну и что ж! Мало ли какая там грязь пристала.

— Смотри, он еще разговаривает! — крикнул Пашка, вдруг появляясь словно из-под земли. — А ну-ка, поворачивай, а не то в сельсовет как вора доставим.

— Но, но… Попробуй только тронь, — огрызнулся Федька и, схватив с тележки гильзу снаряда, замахнулся ею. — Не подходи, вдарю!

— Ах, ты вот как! Ты еще драться?

Наглость Федьки взбесила Степу. Он отшвырнул в сторону автомат и прыгнул сзади на Федьку. Обхватив его рукой за горло, он обеими коленками уперся ему в поясницу. Федька, как прут, перегнулся и рухнул на песок. В следующий миг Степа уже сидел на нем верхом, держа его за руки, а Пашка навалился на ноги.

— Брось… Пусти! — барахтался Федька. — Вдвоем на одного, не по правилам…

— А красть у товарищей — по правилам? — горячился Степа.

— Да что с ним разговаривать? Вяжи руки, а я ноги, — сказал Пашка, снимая с себя пояс.

Через минуту Федька катался по песку, скрученный по рукам и ногам.

— Развяжи… Развяжи сейчас же! — В бессильной злобе Федька сучил ногами, пытаясь сбросить ремень. — Не имеете права…

— Молчи лучше, ворюга! — Пашка презрительно цыкнул слюной сквозь зубы и отряхнул песок с колен. — Скажи спасибо, что еще рожа цела. Не будь тут Степки, я бы из тебя отбивную сделал. Надавал бы и за птичьи гнезда, и за спекулянтство твое, и за воровство.

— Развяжи, — шипел Федька, брызжа слюной.

— Хорошо, мы развяжем, — сказал Степа, поднимая с земли автомат. — Но с условием: либо мы тебя в сельсовет сведем к милиционеру, либо ты сам все это свезешь на Пашкин двор и сложишь. Выбирай.

— И дай слово, что вредить больше не будешь, — добавил Пашка. — А не сдержишь — бить будем.

Федьке оставалось только капитулировать. Под конвоем Степы и Пашки он вкатил тележку во двор.

Сначала ребята молча смотрели, как по их указанию Федька складывал лом в углу двора, но потом Пашка не выдержал. Засунув руки в карманы и скроив умильную рожу, он издевательски-соболезнующим тоном начал приговаривать:

— Ах, Феденька, бедный мальчик! Работать его заставили… Ну, работай, работай. Ничего не поделаешь. Это ж на пользу и тебе и обществу. — Пашка зашел с другой стороны и сладеньким голосом продолжал: — Разок-то в жизни можно и на коллектив потрудиться. Не все же на себя, не все же торговать водичкой и обижать малышей, отнимать у них ведра и брать взятки карандашами и резинками. Вот так… Вот спасибочки, вот молодчина, все сделал.

Федька оттопыривал нижнюю губу, сопел и косился то на Степу, то на Пашку, но держал язык за зубами, опасаясь, что они пустят в ход кулаки.

— Благодарствуем вам! — издевался Пашка, выпроваживая Федьку за ворота. — Через газетку вам благодарность отпишем, по всему селу объявим.

Федька молчал, хотя лицо его покраснело и перекосилось от злости. Лишь откатив тележку подальше от Пашкиного двора, он остановился и, грозя кулаком, крикнул:

— Подождите, я вам за все отплачу!

Степа вместе с Пашкой покрывал старой сетью сложенный в кучу лом и раздумывал над поведением Федьки.

— Скажи, Паш, а почему Федька Хлыст такой ворюга и хулиган?

— Почему? Так он же весь в батю. Тот тоже лодырь, хапуга. Как в степь на работу идти, он посылает Федьку к бригадиру сказать, что заболел. А сам дома пьяный дрыхнет. А как ночь, так браконьерствует.

— Где ж тут браконьерствовать?

Степа считал, что браконьеры могут быть только в заповедных лесах, где запрещено истреблять дичь. А какие же тут леса? Здесь на все село деревьев двадцать, не больше, и вокруг никаких заповедников нет — всюду степь и море.

— У нас в море красной рыбы — тьма-тьмущая, — рассказывал Пашка. — Сейчас, летом, ее ловить нельзя, она кормится. А Федькин отец всегда ловит. Как ночь, так сеть в лодку — и тайком в море. Хапанет по нескольку центнеров севрюги, осетров или белужины, а потом продаст на базаре тысяч на пять — шесть и пьянствует.