Мария Халаши - На последней парте

— Знаю, девочка, — негромко говорила тем временем тетя Дёрди, — у тебя на сердце полно царапин и колючек. Ты не говорила мне, но я все равно знаю. И вся эта история с елкой мучила тебя. Мы поговорим еще об этом, и еще о многом другом. Все началось с того дня, когда никто не захотел сидеть с тобой.

«И совсем не с этого, а еще с кондитерской, откуда Маргитка меня выгоняла, официанта натравливала…»

— Но знаешь, почему они не хотели сидеть с тобой? Потому что ты была грязнуля, лохматая…

«Я не была тогда лохматая, даже ленту вплела в волосы».

— …И еще на тебе была такая необычная, такая длинная юбка. А дети не любят необычного. Да и взрослые тоже. Ты была, словом, немножко не такая, как они. И не только из-за юбки. Ты не слушалась, дичилась, все время была готова к отпору, толкалась, дралась, мне тоже отвечала невежливо, не так, как полагается. И с учебой у тебя неважно. Я-то знала, что ты неплохая девочка, что сердце у тебя доброе, добрее, может быть, чем у многих других ребят в классе, — но если ты отвечала плохо, я должна была ставить тебе единицу, а если ты опаздывала, не могла не отчитать тебя. Да еще этот недельный прогул! Помнишь?

«А все же Крайцар славный. И даже этот противный Беллак стоит всего четвертого «А», что ни говори».

— Слушай меня, Кати! В жизни множество самых разных правил, которым нужно подчиняться, даже если это нелегко. Иначе все полетело бы вверх тормашками. Ты только представь себе, что было бы, если бы у нас в классе, например, каждый стал делать, что хочет…

«Вот уж Коняшка показал бы…»

— Если тебе положено ходить в школу — без четверти восемь изволь быть здесь. В школьном халате, умытая, причесанная. Ты заметила, что с тех пор, как стала больше следить за собой, в классе к тебе и относиться стали лучше?

«Не заметила. Разве что Персик».

— Ну, отвечай же!

— Да.

— Уж очень неуверенно ты произнесла «да». А между тем это так. Верь мне, ведь я-то всех вас вижу — и ребят, и тебя тоже. Ну, скажи сама, за что им любить тебя, когда ты ходишь чумазая, растрепанная, грубишь всем, плохо учишься и портишь всему классу среднюю успеваемость?

«Да что же это такое — средняя успеваемость?!»

— А в довершение всего ты сама их не любишь. Ведь не любишь! Ты не можешь пройти мимо парты Аги Феттер, чтобы не смахнуть ее ручку или еще что-нибудь. Думаешь, я не замечала?

«Видно, пожаловалась, обезьяна несчастная!»

— Феттер не говорила мне, но если бы сказала, мне пришлось бы заступиться за нее. Так ведь?

Кати вдруг так отчаянно затрясла головой, что косы ее пустились в пляс.

— Тетя Дёрди, я ведь цыганка! — крикнула она вне себя от горя. — Не такая, как все! Цыганка, цыганка, цыганка…

Она с трудом выдавила это из себя и захлебнулась в слезах. Но тетя Дёрди все же поняла. Снова взяла Кати за руку, склонилась к ней и горячо заговорила:

— Нет, Кати, нет, нельзя так, никогда больше не говори, что ты не такая, как все, что ты другая! Ты такая же девочка, ласточка моя, как любая другая…

— А все-таки они не хотят быть вместе со мной! — плача, выговорила Кати.

Впервые в жизни она произнесла это вслух. Слезы так и хлынули у нее из глаз. Минута — и синий ее халатик потемнел от влаги. Сколько их было, этих сдавленных, непролитых слез: и из-за Маргитки, кассирши из кондитерской на Главной площади их городка, и из-за вахтера универмага «Корвин», из-за памятного Первомая, и из-за Феттер, посмеявшейся над ее новым голубеньким платьем… Слезы катились градом, она никак не могла остановить их. Но и тетя Дёрди все говорила и говорила, рассказывала ей, объясняла:

— Знаешь, Кати, людей так долго учили дурному, что они и сейчас еще не забыли той науки. Сколько столетий, даже тысячелетий твердили им и внушали, что люди не одинаковы, что господин — это одно, а слуга — совсем другое, и господа презирали слуг, бедных, не считали их за людей. А ведь каждый человек имеет одинаковое право на жизнь и на счастье. Ты понимаешь меня?

Кати кивнула. Она слушала всем сердцем, даже слезы перестали катиться из глаз.

— Еще и двадцати лет не прошло, как у нас, в нашей стране, громко заявили, что все люди равны. Подумай, что это такое — двадцать лет в сравнении с тысячелетиями! А ведь дети всегда немного похожи на своих родителей. Поэтому так легко и так долго держится дурное, пришедшее из прошлого, и вот почему воспитывать приходится не только детей, но и взрослых. Ты улыбаешься, да? А ведь насколько труднее воспитывать взрослых, чем детей! С вами и то никакого сладу нет, а если еще всех мам да всех пап собрать! Ну, сколько я уже твержу вам, чтобы сразу после первого звонка в классе была тишина, — а где она, эта тишина?..