Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

— Он был такой внимательный к людям, — вздохнул Чак. — С каждым встречным, с каждым попутчиком разговаривал всегда, расспрашивал. Разве я смог бы что-нибудь ему врать, выдумывать… А правды же не скажешь… — конечно, — согласился я.

— Ну, Стёпа, беги домой, а я переоденусь и в библиотеку. Искать, в каком мятеже или восстании мог принимать участие наш скоморох Терешко Губа…

— Зря ты не пришел в парк Примакова. Мы так поиграли хорошо. Весело как было! Не только Монькин был, Дмитруха и Сурен пришли. Зря! — В тусином голосе прозвучало искреннее сожаление.

Я думал, что она обиделась, а она… У неё был очень хороший характер. Она никогда не держала ни на кого зла. Очень добрая и благожелательная. Мой дед Гриша любил повторять, что самая ценная человеческая черта — это доброта. Человек может иметь все хорошие человеческие черты, но если он недобрый, то все его добродетели ни к чему. Только доброта делает человека человеком. Дмитруха, значит, был. Мне почему-то стало досадно. Что-то больно кольнуло меня. Сегодня утром кое-что произошло. Игорь Дмитруха живет тоже возле Печерского моста. Мы с ним часто по утрам встречаемся на троллейбусной остановке и едем иногда даже в одном троллейбусе. Но делаем вид, что не замечаем друг друга. И вот сегодня… Утром, в час «пик», людей всегда так много набивается в троллейбус, как селедок в бочку. И садятся все торопясь, толкаясь, чтобы не остаться, потому что все же спешат.

Детям, инвалидам и пенсионерам позволяется садиться с передней площадки. Подошел троллейбус.

Толкаясь, полезли сначала пенсионеры, потом мы — я, Игорь и какая-то девочка из пятого класса нашей школы (даже не знаю, как её звать).

— Ой! Туфелька!.. Ой! — вдруг, едва не плача, тихо пропищала девочка. Она стояла на второй ступеньке, мы с Игорем ниже, на первой.

Я обернулся, высунул голову и увидел: на асфальте, по передним колесом троллейбуса, лежала её туфелька — новая, голубенькая с белым. В толкотне, спеша, девочка потеряла её.

— Поднимайтесь, поднимайтесь! Закрываю двери! — произнес водитель. Еще миг, — троллейбус двинется, и от туфельки останется только воспоминание. И тут Игорь Дмитруха внезапно присел, держась одной рукой за край дверей, ловко выхватил туфельку из-под колеса и, выпрямившись, подал её девочке. И в ту же минуту двери закрылись.

— С-спасибо! — дрожащими губами едва слышно едва слышно прошептала девочка.

Все произошло так стремительно, взрослые стояли отвернувшись, никто, кроме меня и девочки, ничего не видел.

Игорь был бледный, почти прозрачный. Только теперь он, наверно, понял, что рисковал жизнью.

А я… я завидовал ему. Бешено, дико отчаянно завидовал. Я же стоял рядом с ним. Я, я же мог это сделать. Я, а не он. Но было уже поздно. Это сделал он. Честно говоря, мне даже в голову не пришло., что это можно сделать. А он сделал.

Эх! Я же так мечтал всю жизнь совершить что-то героическое! А тут была возможность, и я не сделал. Как мне было досадно.

Когда мы вышли у школы, пятиклассница так побежала от нас, словно боялась, что мы её побьём. Но Игорь не сказал её ни слова. А я… Не мог же я никак не прореагировать. Дед Гриша всегда учил меня, что нужно быть благородным. Даже с врагом…

— Молодец! — сказал я Игорю, который доводил меня до слов, которому я в бессильной злобе часто (что уж греха таить) не всегда желал счастья и здоровья. — Да! — махнул он рукой, но видно было, что ему приятно.

Я думал, что он сразу начнет рассказывать, хвалится, приглашая меня в свидетели. Но нет. Он никому не сказал ни слова. И это еще больше возвысило его в моих глазах.

А тут еще, оказывается, он в парке Примакова был. С Суреном. И было весело.

Какое же это недоброе, плохое чувство — зависть! Гнетущее, кислое, горче чем самое зеленое яблоко. Сам себе становишься противен. И не мил тебе весь мир, раз ты в нем такой несчастный.

Вот когда бы мне зелья-веселья! Вот когда я ту смех-траву охапками бы ел!

И снова в воображении моём вдруг возникла рыжая Гафийка Остапчук из седьмого класса.

Освященная солнцем, она стояла возле погреба и, приложив козырьком ладонь к глазам, смотрела на меня. И снова я почувствовал себя в чём-то виноватым…

И, может, именно Гафийка вывела меня из этого «Несчастного» состояния. Я вспомнил родное село, родителей о другом. Другое — это мебель.