Дороти Эдвардс: Шалунья-cестричка

Вот послушайте, как всё это получилось. Когда мне было лет шесть, мама позвала меня однажды в свою комнату и показала маленькую-маленькую девочку: она лежала в колыбели, укрытая розовым одеялом. Волосики у неё были короткие и рыжие, ручки и ножки крохотные, нос — круглый и розовый, а вот глаза — большие, весёлые и любопытные.

— Знаешь, это твоя сестричка, — сказала мама, — смотри, ты очень похожа на неё.

Только вы не верьте: это она была очень на меня похожа!

Кто бы мог подумать, что совсем скоро она превратится в такую шалунью и упрямицу? Сестричка никогда, ну просто никогда не делала того, о чем её попросишь. Если бы вы сказали ей: «Здравствуй, Шалунья! Улыбнись, пожалуйста!» — она обязательно ответила бы: «Не хочу!»

Но вот если её угощали ириской, или печеньем, или, лучше всего, мороженым, она нараспев тянула: «Спа-си-бо»! — и улыбалась до самого вечера.

Такой я вижу её и сейчас — с ириской за щекой и мороженым в руке.

А теперь я расскажу вам несколько историй про неё.

Как-то мама сшила нам новые пальтишки: красные, с чёрными пуговицами, а чтоб теплее было, приладила воротники из чёрного, в завитках меха.

Мы даже носы задирали, когда натягивали обновки, — до того нарядными мы себе казались.

Мама тоже радовалась — ведь она никогда прежде не шила пальтишек.

— Что я придумала! — сказала она однажды. — Надо вас сфотографировать. Пусть останутся на память две маленькие девочки в новых пальтишках.

И мама, очень довольная, повела нас к фотографу.

У фотографа голова оказалась вся в чёрных кудряшках, как на наших воротниках. В петлице его пиджака торчал розовый цветок, и он то и дело взмахивал у нас перед носом жёлтым платком.

В мастерской на стенах висело много фотографий: нарядные невесты, ревущие малыши, разные тёти и дяди. Кто-то снял своего пушистого кота и даже кроликов в чёрных и белых пятнышках.

И всё это сделал он, кудрявый-прекудрявый фотограф!

Он разрешил нам ходить по мастерской, пока сам разговаривал с мамой, и я тут же побежала рассматривать фотографии на стенах. А Шалунья и с места не тронулась, Она стояла, не шелохнувшись, рядом с мамой и даже зачем-то прикрыла глаза.

Правда, правда! Она ни на что не хотела смотреть.

— Ну что, начнём? — спросил фотограф.

— Нет! — быстро выпалила Сестричка и зажмурилась. Мама погладила её по голове.

— А мне казалось, что ты хотела пойти сюда, — сказала она.

Сестричка зажмурила глаза ещё крепче, даже нос у неё сморщился, и громко сказала:

— Не хочу! Не буду!

— Нельзя отнимать у человека столько времени, — спокойно сказала мама, — пусть у нас будет только один снимок.

Фотограф велел мне залезть на возвышение, опереться рукой на столик, стоять ровно-ровно и улыбаться.

У меня за спиной на картине был нарисован сад. И на снимке потом я вышла среди густых кустов.

Я вытянулась ровно-ровно и стала улыбаться. Даже щёки немножко устали.

Фотограф придвинул ко мне огромный чёрный аппарат на ножках, достал жёлтый платочек и пообещал:

— Сейчас вылетит птичка!

Пока он выдвигал аппарат, вставлял стёкла, примеривался так и сяк, разглядывал меня прямо и сбоку, Сестричка приоткрыла один глаз. Она увидела, как я ровно-ровно стою в своей обновке, потом услышала про птичку, и глаза её от ожидания стали большими и круглыми.

Щёлк! — раздалось из аппарата, и он надёжно спрятал внутри мой снимок. Птички никакой не вылетело.

— Вот и всё! — сказал фотограф и помог мне спуститься. — Страшно было? — спросил меня фотограф.

— Нисколечко, — ответила я, — спасибо.

Заметив, что Сестричка смотрит во все глаза, фотограф подошёл к ней:

— Может, передумала, малышка?

И она вдруг так вежливо-вежливо ответила:

— Да, пожалуйста.

А секрет был прост: она ни разу прежде не бывала у фотографа и очень испугалась, когда пришла в мастерскую. А потом весь страх у неё пропал.