Лев Квин: Семьдесят неизвестных

— Чего не захватить, Иван Викентьевич, захватить можно. Только ведь, пока найдёшь кого, сколько времени зазря потеряешь.

— А что искать — вон там, в приёмной у меня, сидит один, дожидается. Забирай — и жми на всю катушку.

Выхожу из кабинета. Правда, сидит! Чижик. Молоденький совсем, лет шестнадцать-семнадцать.

— Тебя как? Борей кличут?

Встал:

— Слава я.

Значит, не тот. Другой.

— Ну, поехали, — говорю, — Слава…

Забежал я домой кое-что с собой захватить: не готовился ведь в поездку. Старуха пристала как репей: поешь да поешь. Пришлось за стол садиться. А чижик в машине. Ничего, думаю, у него ведь практика. Вот и пусть сидит, практикуется.

Полчаса, наверное, прошло, пока я к машине вышел. Гляжу — батюшки! — капот открыт, чижик в моторе орудует.

Рассердился я очень, подбежал — как хвачу капот вниз, чуть ему не по рукам:

— Это ещё что за самоуправство!

А он растерялся:

— Я… я…

— Не ты, а я! Я здесь хозяин. И без меня чтобы ни к чему пальцем прикоснуться не смел! А то вышвырну на дорогу, и голосуй! Дошло?

Молчит. Но вижу — дошло! Красный, даже уши покраснели. Здорово я на него наорал…

Поехали. Сижу, кручу баранку, и злость моя улетучивается, как роса под солнцем. Характер у меня хоть крутой, но отходчивый. Уж мне и жаль чижика. Ну, ясное дело, парнишка! Ему всё знать хочется, до всего самому докопаться охота. Вот и полез в мотор.

Скосил на него глаза. Сидит, в угол забился.

— Ты от дверки отодвинься. А ну как откроется ненароком — вывалишься кулём на дорогу.

Отодвинулся. И опять молчит. Обижается всё ещё.

— В школе машину учил? — спрашиваю. Это чтобы его разговорить.

— И в школе, и сам.

— Здо́рово знаешь?

— Теорию неплохо.

Ишь ты — теорию! По книжкам, значит, водительское дело изучал. Чижик! А вот посиди-ка ты за баранкой, как я, тридцать три года. Да! Полвека мне в ту осень стукнуло, из них тридцать три за баранкой. Как сел семнадцатилетним парнишкой на тогдашнюю полуторку — «ГАЗ-АА» называлась, — так до сих пор не слажу. И войну всю на них по фронтовым дорогам гонял, снаряды артиллеристам возил. Колдобины да рытвины, сугробы да грязь непролазная в распутицу — вот они, мои книжки, моя теория.

А машина мотает себе на колёса километр за километром. На дорогу я и не смотрю: всё знакомо, всё изъезжено, с закрытыми глазами по каждой ямочке пройду. Да и дорога сейчас хорошая. Дождей давно не было; полотно накатанное, плотное, даже поблёскивает на солнышке что твой асфальт — так его наш брат, шофёр, колёсами отполировал.

Вот уже и переезд — восемьдесят километров, считай, назад отодвинули. Здесь дорога похуже, рёбра пошли. Сбросил газ, повёл тише. А за переездом опять нажал.

Смотрю, впереди мотоцикл с коляской. Скорость подходящая. Обгонять не буду. Так и сяду ему на хвост.

А он всё тише, всё тише. Так это же Кравчук, инспектор ГАИ! Точно, он. Вот и фуражку свою из коляски достал, на голову нацепил. Значит, останавливать хочет.

Так и есть. Притормозил мотоцикл, соскочил. Руку поднял.

Мы с Кравчуком старые знакомые. Я чуть не двадцать лет в совхозе. Он чуть не двадцать лет в милиции, по всем дорогам района на своём мотоцикле рыскал. Человек, не скажу плохого, справедливый: без причины никогда не то что прокол — замечания не сделает. Но если в машине что не в порядке, если сам ты, не дай бог, рюмочку или пивца бутылку в дороге хватил, — берегись! Пощады тебе не будет.

Останавливаю я свой «газик».

— Привет, Михалыч.

— Здравствуй, старшой. (Он старший лейтенант по званию.)

Отошёл в сторону от моей кабины:

— Видишь меня?

— Ох, старшой, я тебя чуть не от самого переезда приметил.

— Да нет, — говорит, — видишь меня сейчас своим боковым зрением?

И тут только я вспомнил: очки! Противосолнечные очки на мне. Со стенками по бокам. А шофёру такие носить не положено — видимость ограничивают.

— Забыл! Понимаешь, старшой, забыл. Дома как их надел, так на себе и забыл.

Снимаю спешно очки, а он уже брови хмурит, ноздри раздувает: хоть малое, а нарушение.

— Поднимите капот.

Вот уже и на «вы»!.. Выхожу из кабины, берусь за капот и вдруг вспоминаю. Мать честная, ведь я только вчера из рейса, мотор грязный!

Прокола он, конечно, не сделает — не положен за это прокол. Но отметку в путевом листе свободно может сделать. А уж головомойки не миновать.

Неприятно! Да ещё при чижике.

— Понимаешь, старшой, какое дело, — начинаю я просительно. — Я из рейса в рейс…

— Ничего не знаю. Вы обязанности водителя проходили?