Лев Квин - Семьдесят неизвестных

Ребята выехали с утра, но, пока добирались, пока ждали попутных, прошёл целый день. Лишь под вечер они — один с изящным чемоданчиком, другой с неуклюжим рюкзаком на спине — вошли в правление колхоза. Председателя не было на месте, пришлось ждать. Они сели на скамью в коридоре, развернули припасы и начали есть.

— Отдохнём хоть недельку, — потянулся Глеб: после еды его стало клонить ко сну. — Опостылела эта учёба вот так!

— Работать придётся.

— Подумаешь — работа: свиньям хвостики крутить! — рассмеялся Глеб и добавил шутливо: — И потом, учти, по науке перемена вида работы — тоже отдых. Вколешь семь часов у токарного станка — переходи к фрезерному на следующие семь. Так отдохнёшь…

Председателя всё не было.

— Давай махнём к нему домой, — предложил Глеб. — Прождём так до утра.

— Неудобно…

— А маяться здесь всю ночь — тебе удобно?.. Двинули!

Председатель жил неподалёку, — им показал белоголовый пацан в резиновых сапогах, пускавший бумажные кораблики в огромной луже. Она по-хозяйски разлилась посреди проезжей части, омывая с одной стороны улицы тёмные рёбра изб.

Калитка была полуоткрыта. Костя шагнул к ней, но Глеб удержал его:

— Стой! Сначала — огонь на себя.

— Как? — не понял Костя.

— А вот так. — Глеб постучал по забору. — Техника несложная.

Постучал снова, выждал немного.

— Теперь вперёд! Собакобезопасная зона.

Они прошли в дом, походили по пустым комнатам, топая сапогами.

— Эй, живые есть? — крикнул Глеб.

— Давайте сюда, кто там.

В самой дальней комнате спиной к двери сидел полуголый костлявый человек с закатанными до колен брюками и парил ноги в тазу. Рядом, на полу, ровно шумел примус; на нём кастрюля с водой.

— Что вам?

Костя спросил смущённо:

— Председателя можно видеть?

— Можно, если очень надо. Я председатель. — Он так и не повернулся.

— С лёгким паром! — с едва заметными издевательскими нотками в голосе пожелал Глеб и легонько ткнул Костю в бок.

— Ревматизм у меня, так я их горяченькой.

Председатель вытер ноги, отодвинул таз. Встал, посмотрел наконец на них, озабоченно шевеля густыми щёточками бровей.

— А вы уж не практиканты ли? Из школы?

— Они самые.

— Тогда вам к Прасковье Никитичне. У неё будете жить. Скажите — председатель послал, она уже знает, ждёт. От конторы вправо седьмой дом.

— Порядок!.. Костя, за мной!

— А на работу когда, товарищ председатель?

— С работой хуже. — Председатель натянул сапоги, прошёлся, морщась, по комнате. — Ноют, проклятые… Три свинки у нас на ферме заболели. Ветврача из района вызвали, придётся обождать денёк, нельзя вам сейчас туда.

— А что с ними стряслось? — поинтересовался Глеб.

— Похоже — ящур.

— Ну, мы ведь не поросята.

Председатель не ответил на шутку, посмотрел хмуро, всё ещё морща выпуклый, изрезанный морщинами лоб.

— Люди, бывает, тоже заболевают, особенно дети… Приходите ко мне завтра в контору, только не с утра: я сейчас в бригаду поеду, там заночую. Лучше после обеда, часа в три. Тогда, может, будет уже ясно…

Прасковья Никитична, старушка пенсионерка, проучительствовавшая здесь, в селе, в начальной школе, ровно пятьдесят лет, встретила ребят очень приветливо. Маленькая, толстенькая, в старомодных очках со стальными дужками и длинной, до пола, юбке, она не шла, а катилась, словно мячик, из комнаты на кухню, из кухни в комнату, перетаскивала подушки, простыни, одеяла.

— Будете жить здесь, в комнате, — объявила она, постилая большую кровать с никелированными шариками на спинках.

— А вы?

— Я? На кухне, за печкой. Нет, нет, нет! — замахала она руками, видя, что ребята собираются возразить. — Мне там хорошо. Мне там очень хорошо! В комнате я зябну: мне же не двадцать, а уж за семьдесят… Устраивайтесь, а я побегу в сарай. Надо ещё дров наколоть.

— Что вы, Прасковья Никитична, мы сами, — сказал Глеб.

— Ну спасибо, спасибо, раз вы такие услужливые мальчики. — Она взглянула на него с благодарностью. — Я тогда плиту растоплю.

— Костя, наколешь, а? — спросил Глеб, когда Прасковья Никитична вышла из комнаты. — Меня что-то опять на сон потянуло. Сегодня знаешь как рано встал. — Он вкусно зевнул.

Костя наколол дров, потом сбегал с двумя вёдрами за водой: колодец был недалеко, наискосок через улицу.

Когда он вернулся, Глеб спал, раскинувшись на кровати. Проснулся, снова зевнул.

— Просто хамство с моей стороны. Ты вкалываешь, а я дрыхну. Ничего себе разделение труда… А знаешь, богатая кровать! — Он покачался на скрипучих пружинах. — Кто на ней будет спать — я или ты? Кинем жребий, а?