Галина Карпенко - Самый младший

— Можно рядышком? — спросил Фёдор Александрович.

— Пожалуйста, только я буду бегать, я же хозяйка, — ответила Настенька и подвинулась, чтобы Фёдор Александрович мог сесть с ней рядом.

Во главе стола сидела тётя Маша, рядом с ней — притихший Геннадий и самый младший в этой большой, дружной семье — Алёша Бодров.

Первый тост произнёс Анатолий Павлович. Он начал говорить очень красиво.

— Представим себе, дорогие друзья, что среди необозримого морского простора идёт сторожевой корабль и… — Дальше он немного спутался, но все поняли, что на этом сторожевом корабле должен плыть славный моряк Геннадий Тимохин.

Анатолий Павлович передохнул и кончил речь совсем хорошо:

— Да здравствует Советская Армия!

Все встали.

— Генка, а Генка! Как же я буду писать, адреса-то у меня нет? — спрашивал Алёша шёпотом, дёргая Геннадия за рукав.

— А я тебе сообщу, — ответил Геннадий тоже тихо, так, что никто не слыхал.

— Не секретничать, не секретничать, — сказала Татьяна Лукинична. — За столом не секретничают.

— А у нас с ним хороший секрет, — сказал Геннадий. — Правда?

— Правда, — ответил Алёша и поглядел на Макара.

Они же с Макаром поклялись, что между ними будет самая крепкая дружба и у них не должно быть никаких секретов. Но Макар смотрел на него так, что и без слов было понятно: этот секрет сегодня не считается!

— Проводы должны быть весёлыми, — сказала Настенька и подала Геннадию гитару, которая тоже уезжала с ним на флот.

Геннадий тронул струны, и все запели старую песню:

Пели все: и Гуркин, и Татьяна Лукинична, и Коган, который со своей женой пришёл на проводы.

Макар и Алёша не знали всех слов песни, но припев подхватывали громко.

Потом Миша включил радиолу, и в комнате Фёдора Александровича начались танцы. Сначала танцевали вальс, а когда вальс кончился, один из гостей, такой же пожилой, как дядя Стёпа, вдруг стал кричать:

— Русскую, русскую!

И Настенька, помахивая платочком, пошла по кругу. В пару с ней, притопывая, кружился заводской паренёк, Генкин товарищ.

Алёша и Макар не танцевали. Они помогали Мише выбирать пластинки и смотрели, как танцуют другие.

Когда веселье затихло, Степан Егорович ушёл с Геннадием покурить.

— Гена, — сказал Степан Егорович, — в жизни бывает всё…

— Конечно, — ответил Генка. — Только ты за меня не беспокойся. Это я дома иногда бузил, а там…

Отец всегда с ним говорил просто и легко. А сейчас Геннадий чувствовал, что каждое слово давалось ему с трудом.

— Ты теперь, Гена, человек военный, — сказал Степан Егорович. — Я долго думал и вот решил.

Степан Егорович протянул Геннадию маленькую книжечку. В уголке на первой её страничке была фотография офицера в пограничной форме.

— Ты очень похож. Это твой отец, — сказал Степан Егорович. — Про мать я не знаю ничего, А он погиб как герой, с честью.

Геннадий молча смотрел на незнакомую фотографию. Потом вдруг, как это бывало в детстве, протянул вперёд руки, шагнул и прижался к Степану Егоровичу.

— Ну вот, вот и всё! — повторял Степан Егорович и гладил Генку по плечам, голове.

«Неужели плачет?» — Степан Егорович поднял Генке голову и заглянул в глаза. Слёз в Генкиных глазах не было.

— А она, мама, знает о том, что ты мне сказал об этом? — спросил Геннадий.

— Нет, я её не тревожил, — ответил Степан Егорович. — Она за эти дни и так нагоревалась.

Геннадий подошёл к окну, нажал на оконные створки. Окно распахнулось настежь, и ночная свежесть ворвалась в комнату. Хорошо!..

Когда они возвратились, за столом шло чаепитие. Было шумно. Гуркин о чём-то спорил, и все смеялись.

Тётя Маша поднялась им навстречу и с тревогой посмотрела на обоих. Она ни о чём не спросила, только глаза её выдали — глаза спрашивали. И Геннадий понял, что она знает, о чём у них был разговор.

Тётя Маша налила Генке чаю, пододвинула стакан и положила ему на плечо свою тёплую руку. Всё, что так больно, так неожиданно взволновало Геннадия, вдруг отодвинулось. Что же, если так случилось! Он совсем ведь не знал тех, кто были его отцом и матерью. С ним рядом мама. Его мама на всю жизнь. А то, что он узнал, теперь они знают с ней вместе.

Он смотрел на тётю Машу, любовался её морщинками и вдруг улыбнулся своим воспоминаниям.

Учительница, Наталья Алексеевна, всегда говорила: