Геннадий Михасенко - Пятая четверть

— Здравствуйте, — сказал Гошка.

— A-а, Георгий! Привет, хоть мы сегодня и виделись…

— ¿Quien ha venido? — спросила Тома.

— Un amigo de mi hermano [5] Кто пришёл? Друг моего брата. , — ответил Леонид.

— Здравствуйте, — сказал Гошка в темноту комнаты.

— Милости просим, — по-русски отозвалась темнота.

Не выпуская топора, подошел Антон, обрадованный и настороженный. Теперь-то он понимал, почему Гошка избегает Леонида, но именно теперь еще настойчивее зазывал Салабона к себе, как будто только это и поможет нее разрешить, но Гошка уклонялся под разными предлогами. И вот…

— Знаете, вам придется меня кормить, — улыбаясь сказал Гошка. — Столовые закрыты, в ресторан меня не пускают… Я с дядькой поцапался. Мне, дураку, надо было сперва поесть, потом цапаться, а я… Но ничего, я у него вот окуней спер. Он только что с рыбалки. — И Гошка положил на сиденье мотоцикла кепку, набитую окунями.

— У-у! — воскликнул Леонид. — Тома-а! Кончай испанский! Антон, где дрова? Свистать всех наверх. Очередная задача Советской власти — сварить атомную уху!.. Тома, скорей потроши рыбу, пока Георгий не раздумал!..

Через пять минут в печке уже трещали лучины.

Леонид высвободил стулья, поставив ванну с уснувшим Саней на кровать, усадил Гошку, поболтал о чем попало и замолк, занявшись больными пальцами. Антону было как-то не по себе. Он не знал, о чем говорить, и, чтобы сгладить молчание, поймал в радиоприемнике музыку.

— А где же ты ночевать будешь, головушка? — спросил вдруг Леонид.

— Да где-нибудь. Братск велик.

— Надеюсь, не в опалубочном цехе?

— А чего? Хоть и в опалубочном.

— На каптерке?

— На каптерке.

— Тебе же голову сулили отрубить, если там застанут.

— Думаете, я боюсь этих дураков? Этих горлохватов?

— М-да… Восемнадцать человек, и все глупы как пробки? — выразительно спросил Леонид.

— А нет?

Антон тревожно посмотрел на брата и на Гошку. Оба были пока спокойны, но на обоих уже что-то наплывало, какая-то злая серая тень. Антон понял, что брат клонит к прямому, грубому разговору. «Нет, нет, только не сейчас», — подумал испуганно Антон и повернул регулятор громкости до упора. Музыка заполнила комнату и забилась в тесноте, оглушая самое себя.

Леонид, точно не слыша грома, некоторое время пристально смотрел на Гошку, затем недобро усмехнулся, обернувшись к Антону, кивнул, прикрыв глаза: мол, намек понял, молчу. Антон сбавил громкость, усиленно думая, как бы разрядить эту возникшую напряженность.

— По-твоему, это что? — спросил он Леонида. — Верди?

— По-моему, это трусость, — ответил Леонид, заглядывая под простыню, не проснулся ли сын.

— Нет, это Верди. Это увертюра к «Травиате».

— Пойду-ка я в ресторан, — сказал Гошка, поднимаясь со стула.

— Ну да, в ресторан он пойдет, — Антон кинулся, чтобы загородить Салабону дверь.

Но Леонид опередил брата. Он сзади нажал руками Гошке на плечи и усадил его.

— Ну и быстро же ты раскаляешься, голубчик, — как консервная банка…

Появилась Тома с очищенной рыбой, захлопотала у печи, расспрашивая Гошку о его житье-бытье, и вскоре в комнате восстановилось доброе настроение.

После ужина Антон предложил Гошке остаться у них ночевать. Салабон пожал плечами.

— Леня, не возражаешь? — спросил Антон.

— Отчего ж, ради бога.

— Тогда хоп! — оживился Гошка. — Пошли мыть посуду.

Ночь была светлая. Высоко стояла полная луна. Поодаль от нее белело облачко. Оно тянулось к луне, словно дымок, почуявший тягу, и словно луна была дырой в небе, сквозь которую можно было улизнуть в космос.

Гошка быстро прошелся по тарелкам пучком травы, сполоснул их и сказал:

— Неси. И прихвати что-нибудь постелить — будем спать в кустах… Или вон на балконе. Там ведь никто не живет?

Антон принес одеяло, две телогрейки, кинул их Салабону, уже сидевшему на балконе, и по шаткой лестнице забрался сам. Но балкон показался неуютным для ночлега, и ребята пролезли в мезонин.

При лунном свете они сгребли в кучу стружки для изголовья, расстелили телогрейки и легли ногами к двери, чтобы видеть небо и чтобы утром не заспаться.

Стояла тишина. И оттого, что дом был необитаемым, тишина эта была жутковатой.

Салабон завозился, шурша стружками, и спросил:

— А знаешь, о чем мы спорили с Леонидом Николаевичем, когда ты заглушил нас?

— Знаю, — ответил Антон и вздрогнул. — Да, я все знаю.

— Я чуял. Думаешь, нет?.. Хы!.. И что, по-твоему?

— Не знаю… Но думаю, что это неправда.