Геннадий Михасенко - Пятая четверть

— Занимаюсь в астрономическом кружке.

— Да?.. Хм, маловато что-то, девять, — недовольно сказал Гошка.

Антон опять посмотрел на луну и на облако. И вдруг эта обычная луна и обычное облако превратилось в одно, совсем новое существо — в птичью голову, с грубыми перьями на затылке, с немигающим мертвым глазом, с толстым тяжелым клювом, жадно раскрытым.

— Археоптерикс, — прошептал пораженно Антон. — Ну, вылитый археоптерикс.

— Что?

— Облако похоже на древнюю зубастую птицу.

— Птицу… Скоро и мы, как птички… — Салабон поднял руку. — Надо как-то назвать наш вертик.

— А как тот называли?

— Какой тот?.. A-а, да мы его второпях никак не назвали. А этот надо. И вообще надо поторапливаться да скорей на небо перебираться.

— Это в каком смысле? — Антон улыбнулся.

— В каком — взлетать! Не собираюсь же я помирать.

— А кто его знает. Взовьемся метров на сто, а редуктор — крряк! И мы — бряк!

— Шиш! Вертолеты не брякаются. Они плавно садятся, если мотор сдает — винты в обратную сторону начинают вертеться.

— Это, может, у настоящих. А наш, я думаю, как подстреленный плюхнется, — нарочно подначивал Антон друга, чтобы вроде шутя успокоить и свои опасения. — Попадет какой-нибудь камень в редуктор и — все!

— Откуда камень-то?.. Что мы, камни возить будем, что ли?.. Ты кончай давай похороны! Тоже мне, развез!.. Или боишься!

— Да нет… А чем не имя — Археоптерикс? — глянув на небо, вдруг спросил Антон.

— Это птица-то?.. Длинновато. А вообще звучит — Археоптерикс. А если просто Архео?

— Тогда уж просто Птерикс. Тут и птичье и крепкое что-то есть!

— Птерикс… Мне нравится. Салабон, Тамтам и Птерикс! Ничего компания. — Гошка неожиданно сел, подняв пыль, которая оживила лунный свет в мансарде. — Э, а давай-ка прямо сейчас сходим туда и напишем!.. Хотя ладно, завтра. Только не забудь. — Салабон опять улегся и зевнул, потягиваясь и закидывая руки за голову. — Сейчас бы мне в руки топор — во-от такую бы чурку разрубил, — сладко замерев, картаво проговорил он. — А вообще ты пошел бы туда ночью?

— Не-а, — тоже зевая, ответил Антон, до горла натягивая одеяло. — Что ты!.. Глушь, темень, черти — нет. А ты? Пошел бы ты, Салабон?

— С дороги можно сбиться, вот что. А черти — чихня, я бы их всех — через левое плечо. А с дороги сбиться — раз плюнуть. Тут днем-то тычешься…

Кто-то мягко и властно стал придавливать Антона, придавливать, не позволяя шевельнуться…

Леонид привез с почты кипу газет и журналов, несколько писем от институтских друзей и телеграмму, в которой было всего четыре слова: «Антон жду письмо мама».

Антон только рот раскрыл.

Его так увлекла, так втянула в себя эта новая жизнь, что он начисто позабыл, что у него есть мать и отец, что есть, кроме этого темного сарая, другой дом, светлый, просторный, где стоит пианино, — все позабыл о том мире, казавшемся теперь далеким и почти нереальным.

За этими четырьмя словами Антон чувствовал сердитость матери, даже представил, как она писала на бланке, поджав губы и вычеркивая лишнее, чтобы получилось короче и строже. И ему стало неловко.

Его слегка знобило. Позавчера они с Гошкой ночевали в лесу, на «базе». Салабон, закутавшись в какую-то дерюгу, улегся под кусты, в сырость, и ничего с ним не сталось, а Антон хоть и спал в кабине и на телогрейке, а застудился. И теперь он пил стакан за стаканом крепкий чай с малиновым вареньем. На Антоне был черный шерстяной свитер Леонида с широким, как у водолазного костюма, воротом, и, чтобы согреть горло, Антон сзади излишек зажал прищепкой. Казалось, что он висел на невидимой бельевой веревке.

Леонид работал в первую смену. За Томой неожиданно приехала легковая машина из горкома комсомола, и ее увезли встречать кубинскую делегацию, в которой заболела переводчица. Падунский Геракл спал на улице, в своей ванне, которую нужно было время от времени отодвигать в тень.

Антон налил горячего чая, бухнул в него варенье, отпил, взял ручку и уверенно начал: «Здравствуйте, мама и папа…»

Дальше не получалось. Антон испортил один лист, второй, полез в стол за третьим и вдруг спохватился — не жарит ли племянника солнце и не задохнулся ли он уже под марлевой накидкой. Антон выскочил на ступеньки. Нет, ванна была еще в тени, но Антон подвинул ее подальше, на всякий случай. И неожиданно ноги Сани шевельнулись и приподнялись. Антон заглянул под марлю — племянник не спал. Это не предвещало ничего хорошего.