Роман Николаев - Алакет из рода Быка

— Это кто же здесь хвастается? Кто женщин поносит? — словно из-под земли перед дедом выросла сгорбленная косматая старушка в красной длиннополой безрукавке поверх халата. — Уж не почтенный ли и отважный и многими подвигами украшенный муженек мой?

Держа в одной руке глиняный горшок, подбоченясь, старушка начала наступать на деда, и тот с опаской попятился.

— Кыш-кыш, старая! — забормотал он и вдруг поспешно исчез в юрте.

Мужчины, опустив оружие, тоже направились к своим шатрам…

Кенгир-Корсак, Бандыр, Гюйлухой и Алакет одновременно влетели в селение.

— Ну, еще… чуть-чуть… — судорожно шептали губы Бандыра на ухо буланому, но вдруг… Бандыр невольно сдержал коня.

Два карих глаза смотрели на него из-за ковра над входом в ближнюю юрту, тоненький носик с веснушками чем-то напоминал любопытного мышонка, выглядывающего из норки.

— Кто ты, девушка?

Румянец смущения залил лицо девушки, и веснушки словно утонули в нем. Но ответ не заставил себя ждать.

— Кто я? Дочь моего отца и моей матери, дочь превосходного народа большар!

И она весело рассмеялась.

— Но как зовут тебя? — продолжал допытываться Бандыр.

— Об этом узнает тот, в чью юрту я войду хозяйкой. — Лукавая улыбка пробежала по губам девушки, а карие глаза исчезли под опущенными ресницами.

— Адах! — раздался голос из юрты. — Иди сюда, Адах.

— Вот я и узнал твое имя! — Теперь смеялся Бандыр. — Видно, судил тебе солнечный Ульгень кыргызов войти хозяйкой в мой шатер!

Но ковер над входом уже опустился. Когда Бандыр выехал на противоположный край селения, весь отряд Кенгира уже собрался. Большарцы стеной окружили тюльбарийских всадников, наперебой приглашая их в свои юрты. «Гость — счастье для дома!» — гласит вековой степной закон.

…— А хорошо, что Гюйлухой обогнал нас хоть на конскую голову! — хохотал Кенгир-бег. — Ведь мы с тобой, Алакет, прискакали сюда в одно время, а ни тебе, ни мне не нужны полберкута! Теперь он будет принадлежать славному сыну народа Ухуань… А вот и Бандыр! Куда же ты девался, Бандыр? Ты так упорно шел рядом со мной, что я думал: беркут достанется тебе!

— Он получит взамен беркута кое-что другое, — усмехнулся Яглакар.

Солнечным днем к холму, усыпанному красными цветами, возвышающемуся на берегу небольшой степной речки, направлялись многочисленные группы всадников в праздничных одеждах из шелка и пестрых тканей. Лица их выражали торжественность и спокойствие; ни одной женщины не было видно среди них.

На холме стояло несколько воинов с копьями и рабы. На этот раз невольники были в чистых кожаных куртках и сапогах.

На торжестве ничто не должно было оскорбить взор небесного повелителя стад — всемогущего Изых-хана.

Рабы держали под уздцы великолепного, серого с голубоватым оттенком коня, еще не ходившего под седлом. От расположенных вдали полукругом белых юрт к холму приближался отряд воинов, впереди которых бок о бок ехали Кенгир-бег и невысокого роста, широкоплечий и тонкий в поясе брат повелителя большарцев. Шелковые кафтаны их и остроконечные шапки оторочены лисьим и собольим мехом. Время от времени они негромко перебрасывались словами.

Когда поднялись на холм, от белых юрт отделилась еще одна группа всадников, несущихся во весь опор. На них были причудливые одежды, увешанные цветными лентами, ремешками, перьями и подвесками, которые, словно многочисленные диковинные хвосты, полоскались и плясали за спинами всадников.

Впереди несся старик с исступленно выпученными глазами. Верх его зеленой шапки украшен головой и крыльями сокола, который, казалось, парил над ним. И плащ, сплошь обшитый перьями, подобен был огромным крыльям за плечами старика, знаменитого большарского шамана — кама, которому предстояло совершить обряд.

Обогнув подножие, кам со своей свитой взлетел на холм и поднял на дыбы коня прямо перед лицами бегов, лошади которых, храпя, попятились назад.

— Что медлите, нерадивые сыны земли?! — грозно взревел шаман, и беловатая пена выступила в углах его губ. — Владыка стад — великий и светлый Изых-хан — ждет!

Большарский бег спешился и подошел к коню, предназначенному для свершения обряда.

Раб с низким поклоном подал бегу большой деревянный сосуд с молоком, покрытый снаружи пластинками чистого золота.

Бег принял сосуд и начал тщательно омывать гриву коня молоком.

В это время спешился и шаман, стал перед бегом и, воздев руки к небу, хрипло запел: