Владимир Добряков: Шумный двор

Ложечка в руке Андрея Ивановича звякнула о край стакана. Он положил ее и медленно проговорил:

— Да, мы с Валентиной Григорьевной по-разному смотрели на жизнь. Она иронизировала над громкими словами. Для меня они были святыми. Родина, долг… Ведь это — сама жизнь… Я понятно говорю? Ты меня понимаешь, дочка?

— Понимаю, — прошептала Лена.

— Долг… — Андрей Иванович задумчиво постучал пальцами по столу. — Нелегко было строить заводы в Сибири, в необжитых таежных местах. Но строить было нужно, и мы ехали. И во всем этом — большой смысл.

В конце концов, может быть, поэтому, — Андрей Иванович посмотрел вверх, — там и летает сейчас именно наш человек. С нашей земли.

Андрей Иванович положил широкую ладонь на плечо дочери. И опять глаза его погрустнели.

— Больно вспоминать о том, — сказал он. — Как я ее просил ехать со мной… Как просил…

Лена чувствовала — еще секунда, и она разрыдается.

— Не надо, отец… Я все понимаю…

По радио объявили посадку на днепропетровский самолет. Пора было прощаться. Крылатая машина, готовая принять пассажиров, стояла на бетонной площадке перед вокзалом. Возле выхода на поле выстроилась очередь.

— Мы новый объект сдаем, — словно извиняясь за то, что вынужден сейчас улететь, сказал Андрей Иванович. — Непременно сегодня нужно быть на заводе.

Отметив билеты, молоденькая девушка в форменном синем кителе уже повела озабоченных пассажиров к самолету, а Андрей Иванович все не трогался с места. Последние минуты расставания. Надо сказать что-то еще, самое важное. Да, вот: чтобы она обязательно писала. Непременно! Он будет ждать ее писем. Очень ждать. И, может быть, захочет погостить у них? Это было бы чудесно! Пусть она только напишет — он приедет за ней… Андрей Иванович обнял дочь, крепко-крепко. И было видно, как трудно этому большому, чего только не повидавшему на свете человеку, сдержать слезы.

Сняв со своих плеч ее руки, он через силу улыбнулся, потрепал Лену за щеку и, не оглядываясь, пошел к самолету.

— Папа! — Лена подбежала, прижалась к нему…

Взревели моторы, и, подрагивая крыльями, медленно разворачиваясь, машина покаталась по бетонным плитам. Вырулив на взлетную полосу, замерла на секунду и понеслась вперед. Быстрее, быстрее и вот уже оторвалась от земли, начала набирать высоту.

Прижав к груди цветы, Лена смотрела, как уносится вдаль самолет. И такой грустью веяло от всей ее маленькой поникшей фигурки, что в горле у Саши стоял комок.

— Ну, чего ты? — осторожно тронул он ее руку. — Теперь будешь писать ему. Он будет писать. Поедешь в гости. Знаешь, какой город!..

— Я не об этом, — печально промолвила она. — Мне маму жалко. Как она могла оставить его?.. Я бы на край света пошла… А мама боялась. Бедная…

Самолет скрылся из виду. Лена обернулась к Саше.

— Пойдем. — Миновав здание аэропорта, сказала: — А вообще, я счастливая. Ведь отец хороший человек. Правда?

Саша кивнул.

— Значит, понравился тебе?

— Даже очень.

— Ой, я так рада! Теперь мне легко. Думаешь, это приятно, когда всю жизнь твердят: отец плохой, бесчеловечный! А теперь я знаю: он замечательный!

Они ждали автобуса, когда из мощных вокзальных репродукторов, как и вчера, раздались позывные Москвы.

А через минуту весь город, вся страна, весь мир узнал: советский космонавт благополучно совершил посадку на родной земле.

Саша и Лена смотрели друг на друга счастливыми глазами. Будто это они сами облетели семнадцать раз вокруг планеты и вот — вернулись на Землю.

Нет, стоять и ждать автобуса они не могли! Им надо было мчаться, лететь! И, не разбирая дороги, прямо по зеленой луговине они побежали в сторону города. По ногам стегали красные кашки, твердые головки подорожника. А они все бежали и бежали, и над ними, в ясном небе, плыло большое доброе солнце.

1964 г.