Герхард Хольц-Баумерт - Автостопом на север

Джолли Хэппус вел машину смело и уверенно. У меня было такое чувство, словно мы оторвались от шоссе и летим навстречу солнцу. Джолли одной рукой держал руль, а другую положил на спинку сиденья позади меня. Будто в забытьи, рука порой играла моими волосами. Я спросила, куда он едет, в отпуске ли он или отдыхает после столь утомительных съемок.

— О господи… Кстати, мы договорились говорить друг другу «ты». Бедный, бедный Джолли едет выступать в какой-то городишко. Слушать его будут несколько эсэнэмовцев и толпа глупых девиц…

Я совсем не рассердилась — я же не причисляла себя к глупым девицам, — и все же Оттомар Хэппус счел необходимым извиниться и, как бы успокаивая меня, положил руку мне на плечо.

— …Потом заявятся несколько молодящихся дам и примутся расспрашивать меня до поздней ночи. И все эти вопросы мне задавали уже сотни раз, и сотни раз мне приходилось на них отвечать. Потом ты плетешься в свой номер, валишься на продавленную кровать… И, разумеется, нет ванны, и окна выходят на базарную площадь, и всю ночь напролет грохочут грузовики. Гальберштадтских сосисок ты в ресторации не получишь, подадут тебе позавчерашние котлеты, и в отчаянии ты хватаешься за бутылку «Советского шампанского», но и оно уже не такое, каким было когда-то, не правда ли?

В знак согласия я кивнула, хотя пила шампанское, только когда папу наградили, но в этом мне не хотелось признаваться Джолли, почему — не знаю. Разве что я иногда пригублю красное вино, которое пьют родители вечером.

Мы ехали под палящими лучами солнца, болтали о всякой всячине. Получалось какое-то изумительное попурри из ролей и сцен… Разговор шел о шампанском и об официантах, которые никогда не знают, каково жаркое на самом деле — нежное и сочное или жесткое и старое, о синхронизации и об одной пожилой даме, которая, когда Джолли участвует в спектакле, всегда сидит в первом ряду и в антракте приносит ему за кулисы цветы. Говорили мы и об охотниках за автографами, и Джолли был так зол на них, что я подавила мучившее меня желание получить от него таковой, и о нашем пуделе Принце, и о сиамском коте Джолли — Адоларе.

Кажется, я уже писала о том, что судьба человека подобна морю? В каком отчаянии я была, проспав поезд, как злилась на этого увальня Гуннара, сопровождавшего каждый километр, который мы ехали, глупейшими речами. А теперь я была счастлива, еще счастливей, чем когда профессор посадил меня на свой мотоцикл и я избавилась от терзавшего меня страха остаться одной на шоссе. Быть может, счастье мое было даже большим, чем в те часы, которые я провела с Че, — и по сей день я не в состоянии сказать, когда же я чувствовала себя самой счастливой?

Поездка с Джолли оборвалась совсем неожиданно. Сидя за рулем, Джолли так и сыпал шутками. Подмигнув, он спросил, не соглашусь ли я сопровождать его в эту дыру и не выпью ли с ним бокал шампанского.

Я колебалась между долгом и чувством. Возможно, мое молчание слишком затянулось, но я так и не нашла нужного ответа. Господин Хэппус легко щелкнул меня по коленке, и мы ехали некоторое время молча, что, по правде сказать, для нас было даже непривычно. Потом он стал меня расспрашивать, в каком классе я учусь, об учителях, о подругах. Сначала мне хотелось обмануть его и сказать, что я учусь в десятом классе, особенно потому, что Гуннар так грубо переставил меня в седьмой, но честность — один из моих принципов в жизни, и вообще я люблю говорить правду в глаза людям. Вот я и сказала, что перешла в восьмой, кстати — с великолепным средним баллом.

Господин Хэппус долго молчал. Что-то, должно быть, испортило ему настроение. Может быть, он пытался сосредоточиться на предстоящем выступлении, или размышлял о новой роли, или о какой-нибудь сцене, которую намеревался сыграть суверенно? Неожиданно затормозив, он сказал:

— Должно быть, пора, мой друг. Твой кавалер отстал ему далеко тебя догонять. Мы провели с тобой этот час со всем не плохо, Тереза. Расти большой, расти красавицей. А если тебе придется побывать в театре, не забудь зайти ко мне за кулисы. Я буду бесконечно рад.

Он дружески поцеловал меня в лоб, потрепал волосы и слегка подтолкнул из машины. Оба мы были взволнованы. Он не помахал мне и не обернулся уезжая…

Долго я стояла, будто оцепенев, и даже не почувствовала, что стою, прислонившись к дереву — старой липе, далеко отбрасывавшей свою густую тень. Я старалась вспомнить каждое слово, каким мы с ним обменивались, выражение его лица, смех. Я понимала — великий час моей жизни миновал! Но чуть-чуть я и злилась на себя за то, что так и не попросила автографа. И даже если бы он счел меня глупой девицей, у меня в руках осталось бы что-то на вечную память и доказательство того, что все пережитое не было сном. Я твердо решила непременно навестить его за кулисами. Убеждена, что сумею уговорить маму приобрести билеты в берлинский театр на спектакль с его участием. Папа-то, как всегда, останется возиться со своим компостом, но мама такая большая любительница искусства, что обязательно пойдет со мной. Под каким-нибудь предлогом я улизну в антракте. Предлог мне необходим, иначе мама обязательно пойдет со мной — она такая же непосредственная, как я! Папа говорит, что мы можем быть даже навязчивы. Мама в таких случаях старается утешить меня, уверяя, что это чисто женская черта и совсем не такая уж плохая.