Хейно Вяли - Волчья Лапа

Возле ног Красномураша сидел на корточках Волчья Лапа. Волчья Лапа — громкое имя, заработать такое не просто. Увы, его владелец просто присвоил себе это прозвище. Он был худенький, этот Волчья Лапа. И голова его походила на одуванчик. А глаза у него были девчоночьи — большие и серо-зеленые. Женщины взахлеб хвалили его ресницы — длинные, темные, изогнутые, — чем сильно обижали Волчью Лапу, он едва не плакал, хотя вообще не был брюзгой и плаксой. А уж если ему и случалось плакать, то скорее от упрямства, бессилия и гнева. Потому что он был горд, и слово, на которое другой не обратил бы внимания, больно оскорбляло Волчью Лапу и еще не один день служило причиной его переживаний. Он переживал и по другим поводам, о которых приятели его в большинстве случаев не догадывались, хотя неясно и ощущали что-то. Поэтому они немного чуждались Волчьей Лапы, довольно часто подшучивали над ним, но где-то в глубине души — поди знай — пожалуй, слегка завидовали ему.

А сейчас Волчья Лапа сидел на корточках у ног Красномураша, подпирал подбородок руками и ничего не видящими глазами смотрел на высокую стену крепости. Было мало надежд, что именно его выберут атаманом. Но это его не заботило. Ибо мысленно он уже был атаманом — он сам себя выбрал. По крайней мере, до тех пор, пока ватага не изберет кого-нибудь окончательно. Он как бы и не присутствовал сейчас среди других. Мысленно он стоял сейчас на бастионе, на самом высоком валу крепости, мимо уха его свистели пули, вокруг лежали товарищи, павшие в бою смертью храбрых, а внизу наступал враг. Он, Волчья Лапа, был изранен и весь в крови, но еще держался.

Напротив Волчьей Лапы сидел Луи и ковырял щепкой землю. Это был смуглый, как цыган, и вспыльчивый мальчишка. Время от времени он прерывал свое занятие, и его черные глаза из-под темных бровей оглядывали вскользь остальных. Внимательно взглянув по очереди на каждого, он усмехался, обижено, уголком рта, и еще яростнее продолжал ковырять землю. Пусть не ждут, что он первым скажет свое слово. Он — никогда! Есть лишь один из пяти, который подходит в атаманы. Тот, у кого французское имя. Имя, которое в свое время носили короли. Он не лезет вперед. В конце концов, они должны понять это сами. Особенно Раймонд!

Луи настойчиво смотрел на Раймонда, но тот не мог заметить его взгляда, потому что упрямо уставился в землю. Правда, он чувствовал, что на него кто-то смотрит, и, может быть, именно поэтому не поднимал глаз. Потому что он знал, чего требует от него взгляд Луи.

Раймонд не был слишком чувствительным, но в глубине души у него уже некоторое время бродило какое-то неопределенное ощущение униженности и одновременно чувство протеста. В каком-то порывистом волнении думал он о бутербродах, которыми иногда угощал его Луи, или о тарелках супа, которые он иногда торопливо съедал в кухне или в чулане у владельца галантерейной лавочки Аренса. Он принимал все это просто как дружеское отношение к себе со стороны Луи, хотя сам ответить тем же не мог. Раймонд отдавал Луи то единственное, что имел — свою верность в дружбе. Он платил Луи самоотверженностью. Пока вдруг не заметил нетерпения Луи, когда в некоторых делах не слушался его или забегал вперед. И тогда обиженный Луи, звонко смеясь, бросал намеки, что кое от кого попахивает маргарином «Бона», хотя и его в той семье едят лишь раз в неделю. Луи тут же принимался рьяно объяснять, что к Раймонду это не относится, но, пожалуй, именно это объяснение и задевало Раймонда больнее всего.

Да, Раймонд не был слишком чувствительным, он и сегодня не отказался от бутерброда с ветчиной, которым угостил его Луи. Но как бы там ни было, что-то все же было не так, как раньше, и его губы никак не хотели произнести имя Луи. Поэтому он уставился в землю и помалкивал. На среднем валу крепости сидел их пятый приятель — Рогатка. Его вечная спутница — рогатка — торчала за поясом штанов. Рогатка сидел и качал ногами. Он был самым длинным из них, таким длинным, что носил уже отцовские брюки, у которых обтрепанные штанины были подрезаны снизу. Рогатку не интересовали ни должность, ни власть, он был большой трепач и умел в каждом деле видеть его забавную сторону. Но сейчас он молчал, потому что догадался, отчего никто не решается взять слово первым. Ведь не станешь же называть самое желанное — свое собственное имя.

Царящее в крепости напряжение смешило Рогатку и в то же время нагоняло на него скуку.

— Р-р-раймонд… — сказал наконец Рогатка. Это было первое имя с начала выборов. Луи вздрогнул, словно его ударили.