Гарий Немченко - Сережка — авдеевский ветеран

А бабушка, видно, слышала, что отец про Конона говорит, сказала ворчливо:

— Охотник мёд трескать да медовушку пить…

Мама посмотрела на бабушку с укором: нельзя, мол, при Егорке-то!..

— Уж этого не заметить! — не унимался отец.

А бабушка снова заговорила ворчливо:

— Сказывали, медведя-то твоего, Егор, на чучело извести решили?..

— Так его и отдаст Пётр Васильич!..

— Ужели не грех?..

— Они, видишь, мам, как хитро, — заговорил отец. — В интернате, мол, только ребятишки его и видят, а в музее — для всего города…

— С подходом, — сказала мама.

— А что тут-то, у детишек, он живой, а там-то одна кожа будет?..

Егорка всё поглядывал то на отца, то на маму с бабушкой, угадать пытался: наябедничал на него Конон или нет?..

Наверное, всё-таки нет — вон как хорошо да мирно все с ним, с Егоркой, разговаривают.

Отец снова покачал головой, удивляясь:

— Тоже вот охотник-то, Виктор Михалыч… Шкуру, говорит, в музей, а салом лечиться Мишкиным стану. А подумать: какое в том сале будет лечение, если медведь лесу-то, почитай, и не видел, если он всю жизнь — на обыкновенных столовских харчах?.. Вот ты, Егорша, таёжный житель, ты и скажи: будет польза от такого сала или не будет?..

Егорка плечами пожал:

— Наверно, не будет.

— Не наверно, — поправил отец, — а точно.

Тут надо, пожалуй, объяснить, почему медвежье сало ценится пуще другого лекарства…

Чем, скажите, медведь питается?..

А питается он кедровой шишкой да ягодой, корешками питается да травами, не всякими тебе — а на выбор, а выбирает всё то, что и нам идёт на снадобье — будь здоров… Вот так оно и выходит: то, что мы с вами в аптеке берём, то медведь без всякого тебе рецепта в тайге собирает, и то, что нам на хрупких медицинских весах по миллиграммам отвешивают или из пипетки дома потом по капле дают — Вите Сергееву по два-три раза в день, а Серёже Викторову по четыре — утром и вечером, — то медведь большой своей лапой с куста гребёт — и в рот, и в рот!..

Вот почему он такой здоровый да крепкий, вот почему он в тайге хозяин… Вот отчего, если вдруг погибнет медведь от охотничьей пули, вольная его сила да таёжное здоровье будут потом долго ещё жить в тех, кто в них очень нуждался. Спасибо за это медведю!..

А если бы целебный жир копился от колбасы, от сладких булочек да шоколадных конфет — пришлось бы тогда его занимать у одного моего знакомого второклассника, который вынимает конфету изо рта только по дороге к школьной доске…

Спать Егорка в этот вечер лёг рано.

Ходьба его намаяла, а потом он собирался встать завтра пораньше, чтобы на зорьке побродить по лесу, поманить на свистульку рябчика…

Он уже засыпать начал, когда мама присела на краешек постели, наклонилась над ним, тихонько зашептала:

— Виктор-то Михалыч говорит, баловаться ты стал, а, Егорка? Старших, говорит, не слушает… Лампочку там какую-то разбил… «Я, говорит, зайду иной раз дневник у него проверить, а он, говорит, словно грубиян какой…»

Вот Конон — никогда ведь не заходил!

Егорка зашевелился, пробуя привстать, а мама легонько придавила его рукой:

— Ты лежи, лежи… Ну, отец-то не очень: Виктор Михалыч после медовушки-то… Но на той неделе решил собраться да съездить, так что ты уж смотри!.. Ты уж там и на уроках хорошо, и со старшими повежливее да с лаской.

Егорка снова зашевелился, а мама своё:

— Лежи-лежи, спи… Спокойной ночи!

Ушла, а Егор вздохнул: всё-таки наябедничал!

Вот он всегда так: и ничего не знает про Егорку, а делает вид, что всё знает, иногда и не видит его сколько, а говорит — захожу, посматриваю… Это он всегда, чтобы отец ему и тут медовушки подливал, и с собой — фляжку, и мёду — бидончик.

И тут Егорка с благодарностью об отце подумал: хорошо, что папка Конону не очень-то верит, что наговоры на Егорку не очень слушает. Он-то, папка, вообще Конона за хвастовство недолюбливает, это точно…

Егорка припомнил, как прошлой зимой Пётр Васильич купил лицензию на лося и вместе с Кононом да ещё с одним охотником из посёлка приехали они в Узунцы на неделю — почти на все зимние каникулы…

И вот однажды вечером вернулись уже из тайги и отец с Петром Васильичем, и третий охотник, а Конона всё нету и нету…

А потом вдруг вбегает он в избу, глаза у него горят, весь трясётся:

— Айда, — кричит, — за мной: ухайдакал!..

Пётр Васильич и тот, третий, засуетились, а отец спокойно так говорит: