Нил Шустерман - Энси - Хозяин Времени

Нина протянула было ладонь для пожатия, но различив, что лицо моего папы лишено ожидаемого воодушевления, опустила руку.

Отец приступил прямиком к делу:

— Сколько вам не хватает?

— Два года.

— Получайте. Где расписаться?

Я подал ему контракт, показал, где заполнить и где ставить роспись.

— Спасибо, папа, — сказал я. — Огромное спасибо.

— Твоя тетя всех уже достала, — отозвался отец. — Оставалось одно из двух: либо выслушивать их с мамой пикировку, либо сбежать сюда.

Папа вытер пот со лба и подмахнул документ. После того как директор расписался за свидетеля, Нина сразу же выхватила бумагу, показала ее публике и провозгласила:

— Мистер Бонано подарил нам оставшиеся годы! Цель достигнута!

Толпа восторженно завопила и затопала ногами в предвкушении перехода на третью страницу.

Папа пожал руку Гуннару и собирался уже сойти с трибуны, как вдруг приостановился. Обернувшись ко мне, он снова вытер лоб. И тут я заметил, что он вспотел больше, чем кто-либо другой на сцене. Папа страшно побледнел — и свет софитов был здесь ни при чем.

— Папа?

Он отмахнулся:

— Все в порядке.

А потом потер грудь, сделал глубокий вдох... и вдруг упал на одно колено.

— Папа!

В следующее мгновение я оказался рядом с ним. Зрители заахали, их озабоченные восклицания мешались со стуком ледяного дождя по стеклу.

— Джо! — вскрикнула мама.

— Ничего, ничего, все хорошо...

Но тут он опустился на четвереньки.

— Мне только надо... пусть кто-нибудь поможет мне встать... — Однако вместо того чтобы подняться, папа повалился на пол и, задыхаясь, перевернулся на спину.

И при этом он продолжает уверять, что с ним все хорошо. Как же мне хотелось ему верить! «Ничего не происходит!» — твердил я себе, как будто если повторить это много раз, то так оно и будет.

В голове у меня все смешалось, и я перестал что-либо соображать. Окружающее превратилось в хаос бессвязных звуков и случайных образов. Время распалось на отдельные фрагменты.

Мама сидит рядом с папой и держит его за руку.

На сцене тетя Мона со своим дурацким манто. Ее отталкивает в сторону школьный охранник, утверждающий, будто умеет оказывать первую помощь — правда, вид у него не очень уверенный.

Миллион телефонов одновременно набирают 911.

— Все хорошо. Со мной все хорошо. О боже...

Гуннар стоит рядом с Кирстен, Кирстен стоит рядом со мной, а я просто стою и ничего не могу поделать. Никто из нас не может ничего поделать.

Охранник считает и делает папе массаж сердца.

Вся публика на ногах, как будто в зале снова собираются играть гимн.

Папа больше ничего не говорит.

Скрип колес каталки, едущей по проходу. Они уже приехали? Так быстро? Сколько времени мой папа лежит на этой сцене?

Кислородная маска. Папины пальцы такие холодные. Толпа расступается; снова слышен скрип колес; я, мама, Кристина и Мона торопимся за носилками к выходу. В открытые двери врывается холодный ветер и, столкнувшись с жарко натопленным воздухом зала, образует туманное облако, которое накатывает на нас, словно океанская волна.

И в этот ужасный, безумный момент гвалт паникующей толпы пронизывает один голос, громкий и ясный. И этот голос произносит:

«О Боже! Он отдал два года и умер!»

Я поворачиваюсь в поисках хозяина голоса.

— Заткнись! — свирепо ору я. — Заткнись! Он не умер!

Доберись я до крикуна, накостылял бы так, что тому пришлось бы отправляться в больницу вместе с нами. Но не хватило времени — меня вынесло вслед за каталкой сквозь двери в ненастную ночь. Папа жив! Жив! Пока работники скорой перекладывают его в машину, они разговаривают с ним, и он отвечает кивками. Слабо, еле заметно, но он кивает!

Мы прыгаем в наш автомобиль и мчимся за скорой, оставив позади и Гуннара, и Кирстен, и термометр, и толпу. И теперь в мире больше нет ничего, лишь ледяной дождь, холод, завывание сирены и сверкание маячков скорой. Мы нарушаем все правила движения, не обращаем внимания ни на какие красный огни; главное — не отстать, ведь мы не знаем, в какую больницу его везут. Значит, нельзя терять скорую из вида. Нельзя! Нельзя!

Мы растрачиваем свою жизнь в волнениях по всяким бессмысленным, пустячным поводам: «Я нравлюсь этой девочке? Этот мальчик знает о моем существовании? Что мне поставили: A, B или С?». Поразительно, как быстро, практически мгновенно, все это обращается в ничто, стоит только вселенной внезапно раскрыться и обнажить все свои невероятные глубины и головокружительные высоты. Тебя заносит на одну из этих высот, и когда ты оглядываешься, открывшаяся перспектива ужасает. С такого расстояния люди не больше муравьишек.