Нил Шустерман - Энси - Хозяин Времени

Это самое близкое объяснение тому, что произошло в следующее мгновение. Едва только тетя Мона открыла рот, как я почувствовал нарастающее внутри давление, и проконтролировать взрыв у меня не было ни малейшей возможности.

Мама поняла, что происходит, и попыталась остановить меня, но я оттолкнул ее руку. Сейчас меня никто на свете не мог остановить, даже родная мать.

— Заткни свою поганую пасть! — заорал я. Все сидевшие в комнате ожидания уставились на нас, но мне было до фонаря. — Заткни свою поганую пасть, пока я сам ее тебе не заткнул! — Мона ахнула и застыла с разинутым ртом, потеряв дар речи. Я стоял и буравил ее взглядом. — Сидишь тут, зудишь, учишь всех жить, никак не угомонишься!

А потом я сказал ЭТО. Сказал слова, которые зрели в моей душе с того самого момента, когда папа упал на сцене:

— Лучше б это была ты!

Тетя посмотрела на меня так, будто я вогнал ей в сердце кинжал.

— Энтони! — Мама задохнулась и больше не смогла ничего сказать.

Я прожигал Мону взглядом. Еще чуть-чуть — и она задымится.

— В этой операционной должна была лежать ты! Как бы мне хотелось, чтобы это ты умерла вместо него!

Вот я и вылил все, что накипело. Мона почувствовала силу моей ненависти. Ее почувствовали все в помещении.

И тут откуда-то сбоку послышался тонкий голосок. Кристина сказала:

— И мне тоже...

Внезапно в приемной словно вакуум образовался, и стены начали сдвигаться. Бежать, бежать отсюда! Я даже не помню, как ушел. Следующее, что помню — я на крытой парковке, ищу и нахожу наш автомобиль. Ключа у меня не было, но мама в панике забыла закрыть машину. Вот и хорошо, потому что иначе мне пришлось бы выбить окно. Я даже почти что хотел его выбить.

Я сидел в машине, до того провонявшей тети Мониными духами, что становилось дурно, и колотил по приборной доске. Ух эта Мона, душескреб и мозгоед, просто какой-то пропеллер для нагнетания стресса в человеческом обличье! Гонит, гонит волну, пока все вокруг не утонут. Ну почему это не она там, на операционном столе? Почему?!

К тому моменту, когда пришла мама, я уже начал остывать. Она села в машину.

— Без нотаций! — рявкнул я еще до того, как она открыла рот.

— Без нотаций, — тихо согласилась она.

Мы сидели молча, а потом она сказала:

— Тетя Мона решила, что ей лучше остановиться в гостинице напротив больницы. Так, мол, ей будет сподручнее навещать папу.

Из чего следовало, что в нашем доме ее не будет. Интересно, увижу ли я ее вообще когда-нибудь. Хотя не все ли мне равно — увижу, не увижу...

— Отлично.

Я, может, и остыл, но это ни на йоту не изменило того, что я выплеснул, причем со всей искренностью. И тут мама сказала такое, чего я не ожидал.

— Энтони... Знаешь, а ведь я тогда думала то же самое.

Я воззрился на нее, неуверенный, что правильно расслышал:

— Что?

— С того мгновения, когда я поняла, что у папы инфаркт, я старалась избавиться от этой мысли, а она все крутилась и крутилась в голове: «На месте Джо должна была быть она... это должна была быть она...» — Мама закрыла глаза. Я видел, как она пытается избавиться от этих недостойных чувств. — Но, сыночек дорогой, пойми: есть вещи, которые нельзя произносить вслух.

Осознание того, что она права, рассердило меня еще больше. Я так стиснул зубы, что еще немного — и сломал бы, а что тогда? Правильно — счета от зубного врача вдобавок ко счету за папину операцию.

— Ни капельки не жалею, что произнес.

Мама погладила меня по руке:

— Ничего. В один прекрасный день ты пожалеешь — тогда и будешь думать, как исправить содеянное.

Где-то в гараже взвыла автомобильная тревога, стены отозвались гулким эхом.

— Есть какие-нибудь новости? — осведомился я.

— Пока нет. Но это хорошо.

Я понимал, что она хотела этим сказать. Операция должна продлиться четыре, а то и пять часов. Если бы она закончилась быстро, то причина могла быть только одна.

— Пойду-ка я лучше обратно, — произнесла мама. — Ты тоже приходи, когда будешь готов. Я в часовне.

И она ушла.

Во мне все еще клокотал гнев на несправедливость судьбы, но часть его направлена была уже не на Мону, а на себя самого. Ведь кто как не я вылил графин воды на голову Босуэла, тем самым еще больше осложнив папе жизнь? И разве это не я вечно огрызаюсь и создаю массу проблем дома? Так может, это я подтолкнул папу за край?

И тут я призадумался о пресловутых контрактах на время. Ведь получается, что я некоторым образом искушал судьбу — играл в Господа Бога. Значит, таково мое наказание? Как это говорят — «расплата за грех»?